Когда человек улыбается слишком много, это выглядит странно, и это точно не про нас. Мы — едва достаточно, только «впопад». Мы же не тайцы, чемпионы Вселенной по улыбкам. И даже не немцы, самая вежливая нация мира. Для них всех улыбка — прежде всего этикет, дань вежливости. Невежливые там, видимо, не выживают, исчезают как вид — шутка, конечно, хотя в ней только доля шутки. Но повсеместная хмурость, неулыбчивость людей — в метро, на службе, на улице, в магазине — выглядит не как особенность национального характера, а как диагноз.
Александр Лаврентьев, историк:
— Путешественник и дипломат Яков Рейтенфельс, живший в Москве с 1670 по 1673 год, так описывал московитов: «Большая часть их смотрит исподлобья и дико». Обожавший Европу Петр I хотел исправить ситуацию — вдохновленное им «Юности честное зерцало» поучало недорослей: «Никто не имеет (права), повеся голову и потупя глаза, вниз по улице ходить или на людей косо взглядовать, но прямо, а не согнувшись ступать и голову держать прямо ж, а на людей глядеть весело и приятно, с благообразным постоянством, чтоб не сказали: он лукаво на людей смотрит». Но поучения эти так на бумаге и остались.
Василий Ливанов, народный артист России:
— Нельзя все время улыбаться — мы что, в цирке или за прилавком? Может, мы больше думаем, чем люди других стран? Может, нам просто есть о чем подумать?
Сергей Соловьев, кинорежиссер:
— У меня ощущение противоположное: наши люди очень много улыбаются. Включите любой
Анатолий Вассерман, политконсультант:
— Мы улыбаемся только по делу.
Владимир Серебровский, главный художник МХАТ имени Горького:
— Я все время улыбаюсь и все время пою — на меня даже на улице оборачиваются, думают, сумасшедший. Русские люди очень открытые, заговоришь с
Михаил Баранов, cоздатель портала runiverse.ru
В современном гражданском обществе права человека обеспечены самим фактом наличия у него гражданства. Поэтому при общении с любым незнакомым человеком он не должен бороться за свои права — они уже гарантированы. Не отсюда ли его улыбчивость, верное отражение уверенности в завтрашнем дне?
Совсем другое дело — феодальная социальная структура, где обычно есть писаный или неписаный закон — «понятия». Но реализация этого закона — дело самих членов общества. Самый яркий пример из истории — раннескандинавское общество, где существовало развитое законодательство со сложной системой судопроизводства, но при полном отсутствии государственных структур. Исполнение приговоров таких судов возлагалось
Поэтому каждый из нас, выходя из ближнего круга, должен надевать доспехи и быть готовым к схватке. И непрерывно показывать всем и каждому — любому госслужащему, сотруднику коммерческой структуры или просто прохожему, конкуренту в очереди, на стоянке машин, — что он не лох и не потенциальная жертва. Что с ним лучше не связываться. Все это плохо сочетается с улыбками, открытостью, доброжелательностью.
Лев Аннинский, литературный критик, писатель
Первые семь лет моей жизни не оставили ощущения веселья, которое шло бы от меня самого, — настолько я был заворожен веселостью отца. Я при нем терялся, замирал; пытаясь включиться в его смех, кривлялся и паясничал, за что был прозван Макакой; впрочем, отец, насаждая в доме казачий лад, меня звал Казанком. Себя велел кликать батей. Веселье это прервалось, когда на седьмой день войны он ушел на фронт. С концами. Ни бати, ни веселья. Стальное время настало. Только из радиотарелки и с киноэкрана накатывал шквал яростного смеха: «Что такое? Вас ист дас? Фрицы драпают от нас».
Пытался шутить встречно — не получалось.
С концом войны, пока еще теплилась надежда, что отец, пропавший без вести, не погиб и объявится, улыбки возвращались, но застывали в душевном схроне. Ступор беды.
Студенчество вывело меня из ступора. С начала
Меж тем по мере занятий литературной критикой (и получения заслуженных оплеух справа и слева) я стал понимать, насколько спасительна для меня поза веселого грешника, дурачка с мороза, лукавого потешника. Коллеги врут, искренне веря, что говорят правду? Я извлек урок: когда говоришь правду, делай вид, что врешь.
По ходу дела мне объяснили (с благодарностью), что это я вырабатывал способ самовыражения для последователей: язык, эзоповский по окраске (как все думали) и искренний по тайной сверхзадаче (как думал я).
Я притворяюсь, будто притворяюсь.
Традиционное дело. Скоморох, знаете ли. Юродивый. Потеха.
Да
Чувствую, как прикольно меня развлекают, хотят, чтобы я возрадовался до хохота.
«Ну, хотя бы улыбочку!»
Улыбочку — ладно. Но не больше.