Ведущая «Большого балета» рассказала корреспонденту «Труда» о зигзагах судьбы, правилах выживания и творческой смелости
Она работала в Ла Скала и Парижской опере, выпускала спектакли в Табакерке и московском театре «Новая опера». Ее новая постановка — «XX век. Бал» — собирает в эти дни аншлаги в МХТ. А широкая публика знает ее как ведущую «Большого балета», «Большой оперы» и других популярных телевизионных программ. Алла Сигалова — балетмейстер, актриса, профессор школы-студии Художественного театра — рассказала Анне Владимировой о зигзагах судьбы, правилах выживания и творческой смелости.
— Алла, вас называют танцовщицей, хореографом, актрисой, режиссером, телеведущей. Какое из этих определений точнее всего?
— Каждое по-своему точно. Я же не врач, поэт и пекарь одновременно. То, чем занимаюсь, лежит в области театра. И выделить что-то одно не могу. Все важно, это грани одного многоугольника.
— После 2-го класса школы вы поступили в Вагановское училище. Мечтали парить по сцене в легкой пачке, как в красивой сказке?
— Для меня балет никогда не был сказкой. Мои мама с папой работали в театре, и я с детства видела реальные стороны этой профессии. Новозможность каждый день соприкасаться с музыкой, пропускать ее через себя и передавать эмоции собственным телом — это было интересно и манко. И потом — я выросла в семье, где каждую неделю ходили в Мариинский (тогда Кировский) театр, и желание танцевать казалось естественным.
— Но для того, чтобы это желание стало реальностью, в человеке должно сойтись столько качеств: талант, физические данные, наконец гранитная воля!
— Думаю, это все связано. Наблюдая за своими студентами, все больше убеждаюсь: человек с яркими способностями в определенной области, как правило, обладает и огромной концентрацией. Воля — это часть таланта.
— Во время учебы вы получили травму, после которой заново учились ходить, не то что танцевать... Как было не впасть в депрессию?
— Депрессия — не моя история. Но какое-то время я ощущала себя в тупике, не понимала, как и куда двигаться дальше, и возможно ли это вообще. Так длилось, наверное, года три... А потом постепенно стали возвращаться силы, яснее виделась цель, перспектива. И это порождало устремленность.
— Кто-нибудь тогда вытягивал вас из этого состояния, утешал, что все будет хорошо?
— Нет, мне такое даже представить странно. Я была одна — никакой поддержки, ее и быть не могло... Знаете, самые тяжелые моменты жизни я сравниваю с процессом родов, который происходит только с тобой. Никто здесь за тебя ничего не сделает. Никакой врач не скажет: «Порядок, все закончилось», — если на самом деле все еще продолжается. Ты, и только ты, делаешь колоссальное усилие, чтобы родить...Так и в жизни: остаешься один на один со своей бедой и сам должен справится с ней, накопить ресурс для движения дальше...
— Ваше движение было — в столицу, в ГИТИС на режиссерский факультет. Обрадовались такой перемене декораций?
— Москва оказалась для меня тяжелым местом, но надо было сбежать из Ленинграда, чтобы заглушить болевой синдром — уже не физический, а психологический. Мы со столицей довольно долго друг друга не принимали. Я ее не любила, и она меня отторгала... Понимаете, я росла в том старом, интеллигентном Ленинграде, в семье Михайловых-Сомовых (родственники художника Константина Сомова, представители петербургской художественной интеллигенции в нескольких поколениях. — «Труд»). Традиции этого дома, круг людей, которые в нем бывали, сейчас уже кажутся фантастическими. Я даже написала книгу воспоминаний о том времени и городе, с его аристократическим, дворянским духом. Сейчас уже, увы, былого Ленинграда нет. Зато в Москве теперь чувствую себя как дома, здесь я — своя.
— После института вы работали в Сатириконе, а потом сорвались с привычного места и создали «Независимую труппу Аллы Сигаловой». Как решились на такой смелый рывок?
— Тогда — легко! Наступали девяностые — дерзкое, авантюрное время мощных поступков. Пора воплощения безумный идей. Сейчас бы я так не рискнула, а в ту пору — решила уйти и ушла. И это казалось нормальным. И за мной последовали люди. Вместе мы стали делать нечто совершенно новое — первый частный театр современного танца в Москве, в котором было семеро артистов плюс художники, администраторы, гримеры, костюмеры...
— То есть вы сами сочиняли танцевальный текст спектаклей?
— Нет, приглашала акробатов из цирка... Конечно, все сочиняла я сама! Наш первый спектакль назывался «Игра в прятки с одиночеством» — мозаика разных настроений, выраженных хореографическими образами. После были «Пугачев», «Отелло», потом спектакль, посвященный Марии Каллас, «Циники» и так далее... Всего мы проработали около девяти лет.
— Ваши прежние постановки, как и нынешние — например, «Катерина Ильвовна» по Лескову в «Табакерке» — бьют током глубинных страстей. Вы — за фейерверк эмоций на сцене?
— Да, мне близок театр сильных переживаний, чувственности, красоты. Хочется именно на таком языке общаться со зрителем. Хотя принимаю и уважаю также театр «головной», рациональный. Я вообще отрыта к любым талантливым высказыванием на подмостках. И все же, как постановщик — выбираю сильные эмоции.
— Как вы относитесь к тому, что современная сцена превращается в территорию эксперимента, где нормально обнажать не только чувства, мысли, но и тела артистов?
— А театр всегда экспериментировал, это ведь дело живое... Начало ХХ столетия было мощнейшим извержением театральных поисков. Прошлый век вообще нашпигован фантастическими личностями, которые вытворяли на сцене невероятное! Современные режиссеры, скорее, не экспериментируют, а ищут оптимальную форму самовыражения, собственного высказывания. И дело зрителей — выбрать сред иэтого ассортимента то, что им ближе, за что они готовы платить деньги. Поэтому академический спектакль, авангардная постановка, опера и мюзикл должны соседствовать в театральной афише.
— Как приходит замысел?
— Часто все идет от желания работать с каким-то актером или актрисой. В этом случае ищешь пьесы, сюжеты под конкретного человека. А бывает, напеваешь под настроение арию Фредди из My Fair Lady и думаешь — а почему я до сих пор это не поставила? И — берешься за постановку... Или хочешь увидеть такую-то шляпку на такой-то актрисе — и так возникает спектакль...Иногда идея приходит под прессом боли. Так, в октябре я выпустила в школе-студии спектакль с хэштегом «Я не боюсь сказать» — о психологическом и физическом насилии по документальным воспоминаниям конкретных людей. В общем, выбор материала зависит от того, что тебя в этот момент радует или, наоборот, саднит раной...
— Как родился «XX век. Бал»?
— Думаю, здесь толчком стала музыка. Я осознала, сколько мелодических образов, которые всегда остаются со мной, возникло именно в XX веке. И я захотела к ним вернуться, искала для этого сюжет. А потом решила, что действие спектакля может быть просто нанизано на историю прошлого века. Дальше — надо было понять, как из множества событий отобрать самые знаковые. Когда началась работа над инсценировкой воспоминаний, что-то отсеклось само собой, что-то приходилось отсекать... Так появился образ спектакля, его настроение.
— У вас играют артисты, которым едва за 20. Как им далось погружение в такой «нафталин»?
— Многие ребята даже не знали, что происходило тогда. Или были знакомы с фактами лишь понаслышке. Им пришлось в этот век «упасть», изучать его по годам. И то, что в итоге они его поняли и полюбили, — очень важный бонус нашей работы... Хотя и по своим студентам, и по артистам вижу — молодежь по сути своей одинакова во все времена. Меняются скорости, картинки вокруг,— а в основе человек остается таким, каким его задумал Создатель.
— Алла, есть ли у вас материал, который вы хотели бы поставить, но пока до него дозреваете?
— Я уже давно перестала мечтать и загадывать. Потому что моя действительность ярче любых мечтаний. Ну, могла ли я подумать, что стану работать в Ла Скала или Гранд опера? Или преподавать в Гарварде?.. Так что живу реальными делами. Сейчас работаю над двумя спектаклями, один — по биографии Скотта Фицджеральда с Егором Бероевыми Машей Александровой, другой —та самая «Моя прекрасная леди» в театре Табакова.
— Интенсивно работая, вы при этом прекрасно выглядите! Сколько времени тратите на уход за собой?
— Нисколько! Ну, если не считать процесс умывания утром и вечером. Еще у меня есть врач, которому бесконечно доверяю и хожу к нему два раза в год. А вот салоны красоты — совсем не моё. В молодости из-за травм я проходила через бесконечные массажи и дико устала от них. С тех пор не терплю, когда меня касаются чужие руки.
— Сегодня, особенно среди женщин, царит культ внешней красоты. Мысли о возрасте разъедают, как кислота. Насколько, по-вашему, опасна эта тенденция?
— Женщина должна прекрасно выглядеть и следить за собой, но не доводить это до абсурда! Стоит думать о том, что ты ешь и пьешь, слушать свой организм и вовремя отдыхать. Но то, что подходит одному, не подойдет другому, ведь все мы разные. Например, лично я — против пластических операций. Часто наблюдаю — как бы все ни было прекрасно сделано, через какое-то время что-то начинает портиться и ползти. И потом, я убеждена: надо спокойно принимать свой возраст и в пятьдесят лет не делать вид, что тебе двадцать. Тогда и внешний облик будет не в ссоре с движением души.
— Вряд ошибусь, если скажу, что основной части российской публики вы больше известны все-таки как телеведущая — в «Большой опере», других проектах. Но, наверное, ближе всего вам «Большой балет», где вы были и членом жюри. Какой выпуск этого цикла показался вам самым ярким?
— В первый выпуск «Большого балета» попали потрясающие танцовщики: Влад Лантратов, Ольга Смирнова, Кристина Шапран, Андрей Ермаков... Как это чаще всего бывает, дебютная программа оказалась и самой мощной, и самой успешной! Теперь ее участники — это выдающиеся артисты.
— Глядя на молодых ребят, которые работали на программе, можете сказать, в хорошей ли творческой форме сегодня находится наше балет?
— Если судить не только по этим ребятам, а по тому, что происходит на всех мировых сценах, — балет переживает не лучшие времена. Как-то великий Игорь Моисеев сказал: «Танец превращается в пингвина. Вроде бы птица, крылья есть, а взлететь не может». Надеюсь, это явление временное, и нас ожидают новые балетные открытия и откровения.
— Может ли «голубой экран» служить проводником высокого искусства, или же формат ТВ — отвлечение аудитории от настоящего?
— Думаю, «голубой экран» никуда искусство не проводит и не уводит. Телевидение — это отдельный, потрясающий вид творчества. Не вижу смысла противопоставлять или сравнивать его, скажем, с театром или с классической музыкой.
— А сами-то телевизор смотрите?
— Конечно, могу включить что-то интересное для себя. Но чаще всего нахожу такую программу уже в интернете, в записи. И, если честно, делаю это не часто...