Родина встречает своих граждан с фирменным радушием
Возвращаемся с мужем после отдыха у теплого далекого моря, и Родина в Домодедово встречает с фирменным радушием. Мрачная пограничница в будке командует, как математичка второгоднику: «Встаньте прямо». И это после трех перелетов, джетлага и очереди на паспортный контроль. Потом кассир аэроэкспресса на ставшее в заграничной поездке привычным «Спасибо, вы нам помогли» смотрит с хмурым подозрением...
Поверьте, я говорю об этом без тени осуждения, поскольку знаю: такое отношение к окружающим у нас не от отсутствия дружелюбности и не от невоспитанности. Это все из глубин сознания.
Предлагаю сразу отбросить в сторону рассуждения в духе «тайцам хорошо улыбаться: у них тепло, море и кокосы с неба падают». Поверьте, вот уж кому другому, а Таиланду XX век дался исключительно тяжело, и сейчас эта страна мучительно выбирается из невероятной нищеты, а болезней, ядовитых тварей и проблем в тропическом климате куда больше, чем у нас в средней полосе. Революции и войны — это, безусловно, не менее травмирующие факторы, чем девятимесячная слякотная зима. Но, как мне кажется, и это не самая главная причина.
По разным оценкам, через ГУЛАГ в СССР прошли от 15 до 18 млн человек. Это приблизительно 10% всего населения на год смерти Сталина. Как следствие — окологулаговские понятия глубоко впитались в российскую культуру. В том числе и представление о том, что если покажешь себя слабым, слишком доверчивым и открытым, то все, разом окажешься изгоем. Слова «беспредел» или «разборка» прочно вошли в русский язык и уже не воспринимаются как заимствования из арго. А поведенческие паттерны стали такими же общеупотребительными. Вот мы и ждем, что в любой момент нас могут обмануть, унизить или что-то вроде того. Тут не до улыбок.
А наши отношения с детьми? Родители с повышенной тревожностью задергивают детей — и те вырастают, считая, что такое напряжение — это и есть норма, а напоминание о миллионах опасностей — и есть любовь...
Наверное, отсюда же растет и такой феномен российской культуры, как массовые запреты. Стремление упорядочить жизнь и сформулировать правила — своего рода чрезмерная защитная реакция. Так женщины, напуганные жестоким нападением и изнасилованием в соседнем районе, начинают думать, что жертва делала не так: то ли юбка коротка, то ли улыбка без причины...
Самое печальное, что общественное и государственное устройство только усугубляют всеобщее напряжение. Потому что нам с вами приходится изо дня в день сохранять бдительность и быть готовыми к тому, что врач выпишет гомеопатию вместо действенного лекарства, что участковый поулыбается и полюбезничает, а потом потеряет ваше заявление, что управляющая компания подсунет договор с завышенными расходами, а Пенсионный фонд опять соберет деньги на накопительную пенсию и опять их заморозит или профукает. Вот почему мы не улыбаемся — у нас нет внутреннего ощущения безопасности.
Это правда, что россияне тяжело травмировались на протяжении последних ста с лишним лет, преодолеть последствия можно только путем общественной рефлексии. Ремарк и Хемингуэй когда-то вслух, на весь мир, говорили о том, как их «потерянное поколение» было травмировано Первой мировой. Шаламов и Солженицын заставили общество увидеть, что именно репрессивная машина и идеология делали с обычными Иванами Денисовичами, рядовыми людьми.
Сегодня, возможно, нам нужны не книги, а что-то другое — может, фильмы, а может, телеграм-каналы. Но, боюсь, до этого дойдет еще очень не скоро. Хотя бы потому, что в российской культуре публичная рефлексия считается признаком слабости, а проявление слабости, тем более в масштабах нации, недопустимо. У нас же кругом враги: зазеваешься — и сожрут.