Немного осталось людей, прошедших через ужасы Второй мировой войны. Владимир Яковлевич Вильховский, который в этом году отмечает 90-летний юбилей, застал ее мальчишкой. Но война только сильнее заставила ощутить вкус жизни. И найти себя в жизни: стать известным штангистом, выиграть чемпионат Европы.
- Я был единственный сын у матери (отец погиб в 1927 году в Средней Азии от рук басмачей, я его не видел, так как мне было только 3 месяца), с началом войны мы эвакуировались в далекий Узбекистан из Донбасса, - историю своей осознанной жизни Владимир Яковлевич начал со страшного 41-го. - Без документов, голые и босые. Восемь месяцев наш эшелон добирался до пункта назначения. И то, что мы в итоге добрались, было великим счастьем. Военное командование пропустило наш состав только благодаря тому, что там находились дети, учащиеся фабрично-заводских училищ. Но ехали долгих 8 месяцев. Стояли по двое-трое суток на месте, а один раз две недели: пропускали военные эшелоны. Ехали мы в телятниках: ни еды, ни воды. Фашисты пользовались этим, бомбили часто, нагоняя еще больше страху. Было много раненых, мою маму тоже задело. В 41-м мне уже исполнилось 14 лет. В этом возрасте мальчик считался уже мужиком. И вот утром мы начинали выносить трупы погибших от бомбежек и голода.
Помню, как в районе Дебальцево случился стопор. Машинист говорит: «Дальше нельзя, впереди немцы». Сутки мы были в состоянии неопределенности. Вариантов было два: попасть в плен или быть расстрелянными фашистами. Но военным руководством был отдан приказ: бросить все силы, сдерживать фашистов, чтобы наш состав мог проследовать в безопасное место. И нас пропустили. Но потом были частые и долгие остановки. День и ночь шли военные эшелоны: с живой силой, танками, орудиями. Об этом очень трудно говорить… Столько детей, женщин погибло не только от вражеских пуль, но и от голода. На станциях можно было только достать кипяток, что было еще большой удачей. Когда эшелон останавливался на продолжительное время, из вагонов все люди бежали врассыпную на поля: искали моркошку. Вот что найдем, тем и питались. И кто хотел жить, у кого были силы, те и находили пропитание. Так и выживали.
Бухара
Приехали по месту назначения в предместье Бухары без документов, без всего. Нашему взору открылись глинобитные хижины, постройки с голыми полами. На окраине города, увидев раненую женщину с ребенком, над нами сжалились и выделили кибитку.
В первый же нашу группу эвакуированных представили местным. Нас построили, и началось распределение. На меня указал бригадир, позвал к себе и вручил кетмень: это такой инструмент у них вместо лопаты, напоминающий внешне кирку. И говорит: «Пойдешь копать арыки».
Их совхоз в основном занимался выращиванием хлопка. А мне приходилось копать арыки, это такие желоба для воды, чтобы питать огромные поля. Работать приходилось с раннего утра и до позднего вечера. Просыпались в 5 и шли в поля. Первый перерыв приходился на полдень. Потом был перерыв на 3-4 часа, после чего снова принимались за работу. В самое пекло не работали. А потом опять выходили на работу и так до глубокой темноты. А в Азии такая густая темень, когда ни зги не видно. К 9-10 часам – все, шабаш. И в таком режиме я проработал 3 года: с 1941 по 1944. Мама уже не работала, она была вся опухшая от голода, лежала. За каждый такой рабочий день получал 250-300 грамм ячменя. Его надо было перемолоть в муку, и вот на такой еде мы с мамой и жили. Днем нас, естественно, не кормили, об этом и речи не могло быть. И вот я в перерыв шел к людям, у которых были жернова, они перемалывали мой ячмень, и из полученной муки можно было что-то испечь. И кроме этого ячменя – ничего. Жили на хлебе и воде. А ведь была еще еда, которую можно было дать эвакуированным. Например, созревшие бахчевые, дыни, арбузы. Были персики, кокосовый жмых.
Про этот жмых у меня даже есть невеселая история. Как-то шла груженая им арба. И с арбы упал кусочек. И я быстро подбежал, взял этот кусочек и был так счастлив! Но хозяин арбы заметил, остановился и подошел ко мне. Взял этот жмых из моих рук и… по лицу меня. Шрам остался навсегда. Вот такое было отношение: голодного мальчишку жмыхом по лицу!
И вот мне исполнилось 17. Многие мои ровесники были охвачены идеей удрать на фронт. И вот выходить тот самый приказ Сталина за номером 60/15 «Комсомольцы – на флот». Как сейчас помню. А мы уже вступили в комсомол. А отец моего друга работал в военкомате. И я на коленях стоял, чтобы приятель поговорил насчет меня со своим папой. И меня взяли. Для меня это была возможность вырваться оттуда, выжить.
Через несколько дней пришла повестка – на флот. Никогда не думал, что стану моряком. И вот в 44-м стал юнгой. Из Бухары отправили меня в местечко Раздольное на Дальний Восток. Добирался туда несколько месяцев, пока не попал в Школу моряков.
Юнги огненных рейсов
– Три месяца я там проучился, – продолжает Владимир Яковлевич. – Грызли эту науку очень быстро. Почему? Нам объясняли, что кадровые офицеры и матросы уйдут на фронт. А мы должны их заступить на их место. Пацаны должны были быстро обрести морскую специальность. Все что надо на корабле, мы за эти три месяца и получили. Одни только морские узлы целый месяц разбирали.
Спустя три месяца оказался на флоте. Попал очень удачно на большой корабль, который назвали в честь города-героя после Сталинградской битвы.
И тут на нас посыпались несчастья. Нам надо было перевозить грузы в Америку. А мы шли через Японию. Сопровождали нас две подводные лодки. Но это не спасало от вражеских атак. Недаром нас, молодых, называли «юнгами огненных рейсов». Несколько десятков кораблей отправлялись в Англию, например, а добирались до пункта назначения 2-3.
Что такое было это плавание? Загружались по полной мукой, американской тушенкой, сахаром. А в огромные трюмы ставили паровозы и вагоны. Но это было большое подспорье, потому что вся наша транспортная техника осталась на Украине. А немцы в начале войны лишили нас всего этого.
Я был подающим на пушке. На корме только и стояла что наша 76-миллиметровая пушка да несколько «глубинок». Вот и все вооружение. Мы сутками не раздевались, не переодевались, были все время начеку. Американцы клепали свои Либерти, они им стоили копейки, так как эти корабли были сварные. Наша страна потом после войны золотом за них расплачивалась.
Другой мир
Во время войны были интересные встречи. В 1945 году мы зашли в американский Портленд. В порту на подходе запомнились такие специальные плавучие баки-ревуны. Наш наблюдающий матрос быстро прочитал передачу: она была затяжная и не такая как всегда. Они писали нам: приспустите флаги: скончался президент Рузвельт. Когда уже вышли на берег, пришлось принять участие в печальных мероприятиях, нас пригласили расписаться в траурной книге. Мы потом общались с американцами. Надо сказать, что американский народ с большой тревогой и в то же время симпатией к нам относился. Когда они на пристани увидели русских моряков, они нас так встречали! Правда, потом нас переодели. В форме нам ходить не разрешали. Нам дали по 30 наркомовских долларов, благодаря которым приобрели парадный костюм, галстук и шляпу. В свободное время старший помощник занимался с нами изучением английского языка. Что-то до сих пор помню. I speak very badly!
Как всегда «на высоте» было наше КГБ. Нас просто не выпускали по одному в город. Самая маленькая группа составляла шесть человек. И вот мы идем и чувствуем, что рядом с нами кто-то еще. Но чекиста так и не обнаружили.
На церемонии прощания с президентом Рузвельтом мы сидели в конференц-зале. После официальной части началась благотворительная. Американцы давали деньги нуждающимся, детям-сиротам. И тут одна дама посмотрела на мои стертые в кровь руки. И воскликнула: «Боже, Феликс, ты только взгляни!» А ее муж оказался контр-адмиралом. Его супруга была в растроганных чувствах, и он, не скупясь, пожертвовал нам 500 долларов. В то время это очень приличная сумма. Достаточно сказать, что выделенных каждому из нас 30 долларов хватило на полный чемодан одежды. Хотя эти деньги для нас не имели значения. На еду мы их не тратили: нас кормили на корабле. А больше на что тратить? Ну да, на сигареты. Помню, марка называлась «Принц Альберт».
Жажда жизни
А когда война закончилась, то во всех нас, мальчишках, открылась такая жажда к учебе, к чему-то такому человеческому! Почти все из нашей молодежи стали капитанами дальнего плавания, профессорами. Я, правда, только на доцента защитился (улыбается). Потому что открыл для себя мир спорта. Для меня это была такая радость, такое счастье. Случилось это в 1946 году.
Правда, до знакомства с тяжелой атлетикой еще была Курильская кампания: с Японией еще воевали за острова. Там ужас что творилось, меня несколько раз смерть обходила стороной, товарищи вытаскивали без сознания. Даже когда японский главком подписал акт о капитуляции, во многих местах продолжались военные действия. А мы никак не могли взять острова. Ведь что это такое? Скалы, как к ним подобраться? С нами была группа рокосовцев, которых мы с Сахалина перевозили (их перекинули с Западного фронта). Сталин ставил нашим военным в упрек: «Вы прошли всю Европу, а какие-то острова не можете взять уже три месяца!» А к этим островам было просто не подступиться. Но в итоге все-таки сломили сопротивление.
Мы же на своих кораблях транспортировали пленных японцев. По 2000-3000! Это был ужас. Они бросались в море, погибали. А последняя японская рота, которая на суше оказывала сопротивление, покончила жизнь самоубийством на штыках своих винтовок.
После войны
– Моя судьба после война повернулась следующим образом, - продолжает Владимир Яковлевич. - Капитан Глазычев, капитан нашего корабля, сказал мне: «Володя, ты очень сметливый парень, тебе жить надо. Дам телеграмму нашему маршалу Кузнецову, чтобы тебя могли отправить на учебу». Ну и через пару дней пришел такой ответ: матроса такого-то командировать в Ленинград, в местное мореходное училище. Я сел в пассажирский поезд, который шел 20 с лишним дней от Владивостока и прибыл в город на Неве. Там собрали всех моряков, которые остались живы после войны. Из нас сделали очень большой курс военных моряков. Там можно было получить уже гражданскую профессию. Только приноровился, еще семестр не пришел: приходит телеграмма, генерал такой-то просит меня прибыть в ленинградский порт. Приехал к нему, он очень ласково: «Владимир Яковлевич, прерываем вашу учебу в связи с тем, что у нас очень большая государственная задача. Нам нужно принять много судов по репарации из Германии. А моряков мало, почти все погибли на фронте. Придется отложить вашу учебу».
Ну, отложить, так отложить. Посадили меня на «Клару», личное судно Герринга. Судно емкостью в три танка (водоизмещение одного танка равняется 45 тоннам). Эта «Клара» во время войны ходила по Дунаю и собирала вина для Рейхстага. И вот на этом судне в течение 3,5 месяцев плавали в Балтийском море. Так я за это время и поседел. Почему? Хоть война и кончилась, но вода была вся запружена минами: подводными, надводными, акустическими. Хорошо я был электромехаником и у меня в отстойнике всегда был спирт. С ребятами напивались бывало: так страшно было… Ведь как происходило: видим такую бульбу на воде, капитан отдает приказ, мы подплываем, набрасываем удавку и… взрываем. И такая жизнь у нас длилась три месяца.
Трудно было с подводными минами. Много наших ребят погибло из-за них. Мы перегнали «Клару», потом «Азию», «Бисмарка». И это все только большие корабли, маленькие не беру. Мы их перегоняли караванами. И вот именно тогда я прочувствовал войну по-настоящему. И вот так из Хельсинки до Ленинграда мы курсировали на протяжении трех месяцев.
И снова в школу
Но вот я вернулся в мореходку на свой курс с потерей трех месяцев. Мне позволили самостоятельно наверстать упущенное, нагнать материал. Не буду рассказывать про ужасы постблокадного Ленинграда. Скажу только, что жизнь понемногу восстанавливалась. А я впервые столкнулся со спортом: увидел соревнования по гимнастике. Как же эти девочки крутились!
А у нас был один такой капитан 3-го ранга, который говорил мне: «Ты самый крепкий из всех, хочу с тобой бороться». А сам здоровый, каланча. И однажды я принял его вызов: уложил его в два счета. Служба на флоте развила во мне недюжинную физическую силу. Ведь в свое время принимали по пять-шесть паровозов. Все на руках, на тросах держали, чтобы они не гуляли по палубе.
Помню, что у нас на втором курсе появилась акробатическая самодеятельность, одна спортивная пара увлекла. Делал стойку на голове и при этом улыбался, потом другие элементы, один из которых привел к травме. После одного из сальто неудачно приземлился, прямо на голову. После чего долгое время кружилась голова. А случилось как. Контр-адмирал привел какого-то представителя из министерства. Напарник мой и говорит: «Давай, покажи, крутани». Ну, вот и крутанул.
Прошло три месяца, восстановился. И тут ребята подсказали: есть такой вид спорта со штангой, как раз для тебя. Отвезли меня на Васильевский остров, где была секция по тяжелой атлетике Федора Феофановича Майкова. Это было начало 1947 года. В 48-м я уже был близок к выполнению первого взрослого разряда. И в том же году я оставил спортивное общество «Водник» и ушел в «Спартак». Детский романтизм напомнил о себе, точнее, знаменитая книга Джованьоли. А уже в 1949 году поехал в Ереван на первенство «Спартака», где и выполнил норматив мастера спорта. Помню, здоровался тогда «за ручку» со знаменитым Серго Амбарцумяном, который как-то перед Сталиным на стадионе вытащил две футбольные команды в шарах.
Итак, за два года я стал мастером спорта по тяжелой атлетике, был молод и полон сил. Хотя в этом возрасте, считай, уже законченный, сформировавшийся человек. А я наоборот только раскрывался. И у меня пошло и поехало. Я окончил училище и мог сосредоточиться на спорте.
Встреча с Новаком
В 1950 году я познакомился с Григорием Новаком, с которым очень подружились: его дети потом тренировались у меня. А увидел его на выступлении перед шахтерами. Прямо на улице у самой шахты. Все работяги высыпали посмотреть на силача. Начали кричать, что на штанге пустышка. Вызвали своего местного богатыря: «Микола, покажи свою силушку». А он подошел к штанге и оторвать от земли не может: на ней было установлено 170 кг. А потом подошел Новак и… мгновение спустя – аплодисменты, восторженные крики. И тогда решился к нему подойти: «Дядя Гриш, из меня что-нибудь получится»? Он окинул меня взглядом и сказал: «Ну конечно, получится! Ты же такой крепыш»! Это была наша первая с ним встреча. А через несколько лет он меня увидел уже в сборной. Когда распределяли, кто с кем жить будет в номерах, он сразу вставлял: «Вильховского – ко мне»!
Но интересное было впереди. Я не хотел задерживаться в Ленинграде, поскольку хотел расти дальше как спортсмен. А местный комитет не хотел меня отпускать, поскольку им не хватало сильных спортсменов. Представьте, начало 50-х, а мне предлагают отдельную однокомнатную квартиру и отличную работу. Предлагали трудиться на сухогрузе по маршруту Ленинград – Лондон. За рейс платили 17 фунтов. По тем временам огромные деньги. Но я отказался. Дело в том, что на моем жизненном пути появился Иван Удодов, который предложил мне перебраться в Ростов. «Будем тренироваться вместе, выведу тебя на новый уровень», - пообещал он мне. А я уже настолько влюбился в тяжелую атлетику, настолько фанатично был предан своему делу, что даже отдельная квартира в Ленинграде и высокооплачиваемые заграничные командировки не могли меня прельстить. Все на свете мог променять, лишь бы был результат в штанге. Ленинград покидал со скандалом, начальство не верило, что отказываюсь от их подарков.
И так я перебрался в Ростов. Но я еще был служивым человеком, мне надо было дослужить после окончания мореходного училища. И сразу отправился в местный порт к начальнику Ивану Ивановичу. Он посмотрел мои документы и схватился за голову: есть открытая виза, плавал во все порты мира.
– Чего же тебя к нам занесло? – недоумевал он. – У нас одни пьяницы, хулиганы, списанные из других портов за провинности. Объяснил ему свою ситуацию и попросил небольшую должность, чтобы уже после 12 дня мог уходить с работы и тренироваться. И в таком режиме я провел там два года. Жил в маленькой комнатке в доме у тети Маши, которая приютила меня. Заказывал ей каждый день крынку молока после тренировки. А до этого два месяца прожил у начальника местного общества «Спартак». Пока последнему не надоело: все, снимай комнату! А зарплату мне положили 70 рублей! В то время как в Ленинграде у меня бы было не меньше чем у хоккеистов.
И первое выступление за Ростов на чемпионате страны у меня случилось в 1952 году. В весовой категории до 56 кг я победил и был уже недалеко до мирового рекорда. И тут нарисовался Василий Сталин, который, как вы помните, собирал команду. За мной приехали два капитана первого ранга. Говорят: «Ростов, конечно, хорошо. Но ты будешь лучше смотреться в Москве». Затащили меня в ресторан «Днепр», уговаривали меня перейти в ВВС. И уговорили: переехал в Москву. И на чемпионате столицы в зале на Ленинградском шоссе победил. Потом началась сборная, в которой я провел 8 лет.
Маленькая трагедия
А в 1954 году я стал чемпионом мира среди студентов в Будапеште и установил уже второй свой мировой рекорд. Те соревнования были примечательны тем, что «мухач» впервые вырвал 100 кг. У меня же все рекорды в рывке, так как я темповик. Была попытка сделать рекорд в толчке в цирке у Никулина: там мы тоже тренировались и выступали. Но мой рекорд 127,5 кг что называется «зажали». При странных обстоятельствах. Кто-то крикнул «опустить» и я бросил штангу. Оказалось, кто-то из зрителей. И мне не засчитали попытку. Для меня это была маленькая трагедия.
В польском Котовице стал чемпионом Европы, но особенно рассказывать про него нечего, так как показал там слабый результат, пусть и выиграл. А случилось это спустя год после Олимпиады, на которую меня не взяли. Дело в том, что у меня к тому времени появился конкурент Володя Стогов. Он был армейцем, а я – спартаковцем. И ставку сделали на него. До Олимпиады мы месяц тренировались в Ташкенте. И когда узнал, что вместо меня берут его… такая обида была! Слезы лились ручьем. Эти Игры в Мельбурне должны были подвести итог всей моей спортивной карьеры.
Помню, трое суток добирался до Москвы с одним капитаном. Честно признаюсь, что напились с ним. И когда доехали до столицы, тем же вечером позвонил Ян Юрьевич Спарре, последний мой тренер.
– Володя, ты чего приехал? – удивлялся он. – Я же знаю, какие у тебя результаты!
– Очень хотел выступить, - говорю. – Но забраковали!
– Значит так, - в приказном порядке говорит Спарре. – Завтра встань, пойди в баню. Чтобы к обеду привел себя в порядок и вес был нормальный. Надо, чтобы ты установил рекорд до того момента, как Стогов выйдет на олимпийский помост.
Все сделал по совету Спарре. В итоге на организованных накануне открытия Олимпийских игр соревнованиях в Москве легко вырвал 101,5 кг. Мировой рекорд! А на следующий день выступал Стогов и уступил там, в Мельбурне, первое место, стал только вторым. Это был уже 4-й по счету мой мировой рекорд. Такой вот подарок-привет отправил Стогову.
Роман с МЭИ
Конечно, все равно очень переживал. Ушел с больших результатов, двинулся в сторону педагогической работы. Меня встретил на тех предолимпийских соревнованиях Владимир Александрович Киселев, который возглавлял кафедру МЭИ. И говорит: мол, бросай этот спорт и принимай нашу институтскую команду. И вот 40 лет я проработал в Московском энергетическом институте. Мы 25 лет подряд выигрывали все студенческие первенства Москвы, начиная с 1957 года.
А как-то я уговорил прийти на первенство нашего института Юрия Власова и Григория Новака. И именно там Юрий Петрович установил свой первый мировой рекорд в рывке. И здесь же последний свой рекорд в жиме установил Григорий Новак. На помосте МЭИ.
Свой же первый мировой рекорд установил в Москве на стадионе Динамо в 1953 году в присутствии Эвери Брендеджа, возглавлявшего в ту пору Международный олимпийский комитет. Нас было 10 штангистов, в том числе и я. Надо было не ударить в грязь лицом перед зарубежными гостями. Я открывал соревнования и в первом же подходе пошел на мировой рекорд. Но неудачно: штанга перелетела через меня. Но во второй попытке штангу зафиксировать удалось. На грифе стояло 99, 5 кг. Весь стадион «Динамо» взревел. Было много солдат, много кэгэбэшников, много тех, кто кричал «Слава КПСС!». Но интересно, что после моего рекорда с трибуны решил спуститься Брендедж. Солдаты быстро организовали для него ширму. Я разделся, и он пригласил меня на весы. У меня оказался даже запас грамм в 200. И тогда он изрек: «О, вэри гуд!» Потом попросил солдат взять штангу и поставить на весы. Таким образом, он удостоверился, что рекорд был установлен по всем правилам. И вскоре все информационные агентства передали, что советский штангист Владимир Вильховский в присутствии главы МОК Эвери Брендеджа установил мировой рекорд. Тогда-то и получил международную известность.
Квартирный вопрос
А еще запомнилось, что после Брендеджа спустился с трибуны Ворошилов, пожал руку и сказал: «Володя, вы даже не представляете, какую не только спортивную, но и политическую роль вы сегодня сыграли». После этих слов я был как пьяный. А председателем Госкомспорта тогда был Романов.
– Как у нас Володя Вильховский поживает? - спросил Ворошилов.
– В Хлебном переулке у него комната 8,5 метров. Четыре человека там живут, - отвечает Романов.
Ворошилов встрепенулся.
– Напишите на мое имя письмо. Постараемся улучшить Владимиру условия.
Написал. Год, наверное, у него пролежало мое письмо. А у нас был такой Ефим Наумович Хотинский, с которым были небольшие разногласия. Его все очень любили, нормально работал. Ему в годы перестройки пришло приглашение из Голландии от родственника на ПМЖ. Он бывший танкист, в орденах вся грудь. И он просил, чтобы его семью выпустили из Союза. И за это его стали «клевать». Да так, что довели до сердечного приступа.
Так вот, почему его вспомнил. Встал вопрос, кому давать квартиру. И он благородно отказался в мою пользу.
Мне предложили на выбор три адреса: на Проспекте мира, на Боровском шоссе и на Кутузовском проспекте. А времени определиться дали 3 часа! Взяли с женой машину, отправились на Проспект мира. Дом там был красивый, две большие комнаты, кухня, подсобка. Но вышел на балкон, и тут как раз паровоз мимо проезжал под окнами: «Пуф-пуф».
– Нет, - говорю. – Здесь жить не будем.
И на Боровское шоссе даже не поехали, взяли квартиру на Кутузовском проспекте и ни разу не пожалели.
Новое дело
– Моя спортивная карьера оборвалась в 1959 году, - рассказывает Вильховский. – На руках с помоста, который проломился, меня выносил сам Власов: я повредил позвоночник. 40 дней пролежал в больнице на гладкой фанерке: никаких подстилок не разрешали.
Но меня поставили на ноги, и я потому неслучайно увлекся спортивным массажем, лечебной физкультурой. Влюбился в это дело, преуспел в нем, стал неплохим травматологом. После того как прошел Высшую аттестационную комиссию, встретил приятеля, который пригласил работать в поликлинику. А в МЭИ у меня был хороший оклад в 280 рублей, отличная команда, все устраивало. А я пошел в обычную поликлинику, на меньшие деньги. Никто не понимал меня. Но выбрал дело, к которому загорелся.
На меня сначала все врачи смотрели косо: бывший штангист, ну что он может? Но постепенно ко мне пошли. Главврач Михаил Михайлович меня поддерживал. И потом его заместитель, женщина, сломала руку. Побежала к одному, другому врачу, к Дикулю. Никто не взялся. А оказалась в итоге у меня. Главный врач отправил ко мне. За неделю поставил ее «на руку», быстро пошла на поправку. И вот тогда меня и признали: моими пациентами были и балерины, и генералы, и космонавты. Тогда-то и стал хорошо зарабатывать. 25 лет проработал в той поликлинике. Потому у меня и спортсмены все никогда не травмировались: потому что сам их лечил. А всего я, начав юнгой на корабле, ровно 61 год честно прослужил и проработал на благо Отечества.
P.S. Владимир Яковлевич по-прежнему бодр телом и молод душой. Он активно участвует в жизни столичных штангистов, а в его уютной комнатке установлена штанга.
