Не подвергая сомнению основательность вышеприведенных наблюдений, решаюсь присоединить к ним несколько собственных суждений. Хотя сперва не собирался этого делать. Например, промолчал, когда при мне (еще до начала представления) заспорили два оркестранта Большого театра: один из них резко осудил низведение музыки Шестой симфонии до роли сопровождения зрелища, пусть и на такой замечательный сюжет, как "Пиковая дама". Его собеседница отстаивала противоположный тезис: нет в искусстве ничего запретного, неприкасаемого и современный художник имеет право на эксперимент, опираясь на достижения предшественников.
Честно признаюсь: вторая позиция мне в принципе гораздо ближе. Достаточно долгая уже жизнь и десятилетия профессиональной деятельности научили остерегаться категорического осуждения... Но то ли нет правил без исключений, то ли Ролан Пети, осуществляя свою постановку, все же нарушил не просто эстетическую, но и некую моральную норму. Ибо одно дело - использовать в балетной практике, скажем, вальсы Шопена, как это сделано в популярном спектакле "Шопениана": музыку, конечно, гениальную, но очевидно связанную с традициями прикладного искусства. И другое - брать в качестве объекта для препарирования одну из величайших, если не величайшую вообще симфоническую трагедию, перед глубиной и силой которой меркнет (во всяком случае, для меня) все написанное не только в девятнадцатом, но и в жестоком двадцатом веке, включая даже Шостаковича. Только музыкально и эмоционально глухой человек может не услышать, что страшная тромбоновая кульминация первой части - это реквием космического масштаба, это крик на всю вселенную о том, что в мире есть смерть и она не минует никого... Как же можно под ТАКУЮ музыку устраивать на сцене разборки между Германном и Графиней, пусть и виртуозно скомпонованные? При всем уважении к Пушкину в ДАННОМ сюжете мы имеем дело с анекдотом - пусть тоже гениально метким, но все же анекдотом... Соединять его с предельно обобщенной симфонической драмой по меньшей мере безвкусно. Разница масштабов - несопоставимая. Представляю, каково участвовать в столь сомнительном предприятии высокопрофессиональным музыкантам во главе с дирижером Владимиром Андроповым. Ведь первую часть симфонии постановщик вовсе разрубил пополам, вставив посредине вальс - вторую часть. А знаменитое адажио, где происходит окончательный трагический слом, после которого ПО СУТИ не может быть больше НИЧЕГО - даже аплодисменты, по-моему, не вполне уместны, как неуместны, например, во время панихиды... У Пети это уже не финал, как у Чайковского: под рыдающую коду меняют декорации и публика благодушно аплодирует, готовясь к следующему эпизоду действия, положенному на музыку третьей части - скерцо...
Ну и что, скажет, возможно, либерал от искусства (мне таковым, как видите, не всегда удается быть). А то, что есть произведения, которые пишутся чернилами, - их большинство. Над ними можно много чего вытворять. А есть такие, что пишутся кровью. Как Шестая Чайковского. Позволю себе напомнить о трагической, возможно, даже мистической ее связи с судьбой самого Чайковского, внезапно умершего через две недели после полууспешной премьеры не до конца понятого современниками шедевра. Ведь до сих пор точно не известно, что это было: вихрем налетевшая холера или все-таки самоубийство человека в тяжелом душевном кризисе, принявшего на себя без преувеличения боль мира.
Во все времена написанное, скрепленное кровью имело особую, сакральную силу. Посягнуть на него означало совершить святотатство. Не сделал ли Ролан Пети именно этого опасного шага?