Татьяна Цветкова - человек вымирающей профессии: живописец по фарфору
Обычно как бывает: появится в компании врач, и все хором начинают петь о болячках. А тут на мои вздохи по костяному фарфору (загодя купила немецкой подруге сервиз в подарок, а одна чашка возьми и тресни) вдруг является та, кому на это безобразие можно пожаловаться. Гипотетически. Но оказалось, наоборот, она, Татьяна Цветкова, жалуется: нет, не на жизнь. Ей за державу обидно, за этот самый фарфор, которому отданы годы и труды.
Друзья ее прозвали Танька — золотая ручка. Во-первых, работала с золотом, к которому допускался не каждый, во-вторых, у нее золотые руки. «А еще, — смеется она, — меня в шутку называли подпольным миллионером Корейко...»
— Это потому, что с золотом работали и, как раньше зубные техники, могли золотишко сэкономить?
— Не угадали. Ломоносовский фарфоровый завод в Питере, который сейчас опять называется Императорским, принадлежит «Уралсибу», а фамилия владельца: Цветков! Я давно на заводе не работаю, хотя 18 лет там оттрубила. Керамист во втором поколении, была живописцем по фарфору 4-го разряда. Моя мама, Валентина Семеновна Клименко, работала старшим научным сотрудником ВНИИФ, Всесоюзного института фарфоро-фаянсовой промышленности. Его уже сейчас нет, обанкрочен. Всю жизнь она по командировкам: Владивосток, Южноуральск, Таджикистан, Алма-Ата, колесила по местам, где добывали сырье для фарфоровой массы.
Тогда же много было заводов, и она ездила с проверками — можно ли из этой массы делать качественный фарфор. К примеру, наш питерский Ломоносовский завод всегда брал глину из «Донбасскерамики», с Чаплинского месторождения, что возле Славянска. Там у них глина белая и каолин шикарный. Сейчас Славянск не наш. В нашем каолине, в Екатеринбурге и в Костомукше, много железа, поэтому, чтобы сделать фарфор без всяких там точек, без мушек, надо массу через магниты пропускать. Исторически в Китае и Японии ценился же чисто белый фарфор. А декорировать его начали из-за того, что после обжига выходила на поверхность железистая мушка, — зарисовывали дефекты.
— А что такое хороший мастер в вашем деле?
— Это кто работает быстро и без брака. Допустим, по плану нужно расписать 10 сервизов за 2,5 дня, а я расписывала столько за день. За это полагалась премия — десятка. Если заказ крутой, к примеру, делала сервиз в гостиницу «Прибалтийская», то премия тянула на тридцатник. Я смешная была, оправдывалась перед всеми: «Я не стукачка!» Почему-то считалось, что такую невероятную по щедрости премию платят не за труды, а за наушничество. Хотя уже на второй год работы я была ударником труда.
Чтобы быстро работать, нужны навыки. Кто-то, когда расписывает изделие, подкладывает деревянный подлокотник. Но тогда со временем слабеет запястье, рука дрожит. Поэтому опытные мастера нас учили расписывать на весу. Нужно знать кое-какие нюансы: нельзя переложить золота, оно должно быть цвета миндальной косточки. Нельзя его ставить в печь рядом с селеном, оно его заметалливает. Нельзя ставить изделия близко друг к дружке, им нужен кислород. В принципе: соблюдай технологию — и брака не будет.
— Чувствуется, дело свое вы знаете и любите. Почему же ушли с завода?
— Так в середине 90-х настали такие трудные времена, что вспомнить жутко. По четыре месяца не платили зарплату, а детей чем кормить? Бывало, сваришь макароны, польешь их кубиком бульонным для запаха, принесешь на работу. Между делом поставишь на печь разогреться, не в микроволновую, а на нашу профессиональную. Глядь, а макароны уже стащили. У нас девчонки от голода в обмороки падали. Ушла в уборщицы. Намоешь все, а директор выйдет с сигаретой и об стену ее затушит. Тогда я нарисовала картинку свиньи и на это самое место повесила, написав детсадовскую истину, что чистота там, где не сорят. Взбесился. А я сказала, что за место не держусь. Охранником работала в «Мегафоне». Мамины ученицы выручали, они уже тогда все разбрелись по кооперативам...
— Татьяна, процесс изготовления фарфорового изделия трудоемкий...
— Сперва изделие отливается в форме, сушится, затем утильный обжиг при 900 градусах. Глазуруют и снова обжигают при температуре 1400. Потом разрисовывают и снова обжигают при 720-840 градусах.
— Я это к тому, что дома-то, без начальства, ОТК и обираловки, можно делать заказы?
— У меня в небольшой мастерской муфельная печь, в которой я обжигаю свои работы по ночам, когда напряжение не скачет. На то, что ночью обжигается за 2 часа 15 минут, днем нужно часа 3,5, а это влияет на краску. Ты хотел зеленый такого оттенка, а продержал дольше — и получил зеленый совсем другого.
— Много ли было заказов после ухода с Ломоносовского завода?
— Грех жаловаться. Расписывала керамические медальоны для храмов — Софийского в Царском Селе, Игоря Черниговского в Переделкине, князя Владимира в Смоленской области, некоторые из них побольше метра в диаметре. Сервизы по частным заказам. Как правило, люди нашего ремесла все друг друга знают, общаются. Тем более что профессия наша вымирающая — нигде уже не учат на литейщиков-формовщиков, печатников.
Какой был мастер Леша Бекасов, иди найди такого второго! И моя профессия живописца по росписи фарфора — тоже вымирающая. Ручной труд не ценится, платят за него мизер. Девчонки на Ломоносовском заводе по 8-14 тысяч рублей получают. А, скажем, чайный сервиз на две персоны «Крысята-воришки» по шемякинским рисункам стоит 180 тысяч. Они даже письмо губернатору Полтавченко писали о том, что долгие годы зарплата не индексируется. Так девочку, которая отвозила это письмо, заводские начальники наказали, посадили на сдельную работу. И тех, кто подписал, стали во всем прижимать. Интересно, что потом там была проверка, может, из-за того обращения. И выяснилось, что на заводе деньги есть. Но на порядки там это никак не повлияло, все по-прежнему: цех план не выполнил — прогрессивки лишаются все.
— А качество изделий почему упало?
— Так там кто только не числился в хозяевах. Работники завода в свое время не хотели же приватизации, говорили: вон в Германии Мейсенская фабрика тоже принадлежит государству, поскольку это исторический бренд, достояние нации, а потому должно иметь господдержку. Никто их не послушал. А наш завод, основанный в 1744-м, не хуже.
— Костяную муку в изделия, как и прежде, добавляют?
— Раньше моя мама часто ездила на фарфоровую фабрику в Ригу, у них там, к слову сказать, необычная розовая глина. Кости животных везли оттуда. Не знаю уж почему. Наверно, они специальным способом обрабатывались. У нас в цеху лежали горы плоских костей с вырезанными дырочками — тогда же делали и костяные пуговицы, и вот, видимо, после такой «вырезки» нам эти кости везли. А сейчас я и не знаю, откуда их везут. Зато знаю точно: привозят из-за рубежа уже готовую массу. Да что там масса — из той же Франции везут: готовые тарелки, качества весьма посредственного, а у нас здесь их уже расписывают и ставят клеймо. Сейчас производство на минимуме, в основном делают эксклюзив в художественной лаборатории.
Иногда разбираю мамины записи в блокнотах — сколько же там нюансов! Всяких секретиков, ею открытых, — формула там какая-нибудь особенная: В интернете про эти «мелочи» не прочтешь, а многие же теперь пытаются научиться мастерству именно там, а где еще? Когда асы уйдут, при таких делах они технологию унесут с собой, в «учителях» один интернет и останется.
— А мама?
— Мама после инсульта лежит. Я при ней официальная сиделка с пособием по уходу в 1200 рублей. Поэтому ни в чем себе не отказываю.
— На какой-то грустной ноте мы заканчиваем...
— Грустно, но не фатально. Дети хорошие. Брат — отличный мастер, занимается реставрацией старинной мебели, он резчик. Мама, слава богу, жива. И руки есть.