На экраны вышел документальный фильм Виталия Манского «Родина или смерть» — случай для нашего проката, заточенного исключительно под коммерческое кино, редкий, тем более летом. В интервью «Труду» режиссер рассказал о кубинцах, которые, по его мнению, переживают сейчас то же, что и русские на исходе 80-х.

— Почему вдруг вы решили снять фильм о Кубе?

— Я бы не стал говорить так однозначно, что это фильм о Кубе. Лучше подходит формулировка «он снят на Кубе». Мне бы хотелось, чтобы фильм повествовал о более широких, гуманистических темах, связанных с жизнью, смертью, смыслом бытия. Конечно, факт Кубы не случаен: на Кубе жизнь и смерть, как мне кажется, достаточно близки. Взять хотя бы лозунг, под которым прожило не одно поколение кубинцев: «Родина или смерть». И мне кажется, что сейчас он превращается для кубинцев из лозунга в неразрешимый риторический вопрос.

— Кроме гуманистических тем вы также касаетесь вопроса, что такое социализм.

— Конечно, делая картину на Кубе, трудно, невозможно не коснуться их социалистического настоящего, тем более режиссеру из России, а если быть более точным, то из бывшего Советского Союза. В момент создания картины эта тема не была для меня главной, но, возможно, сейчас она вышла на первый план и превратилась в некий личностный эксперимент для каждого зрителя, когда-то жившего в социалистическом обществе. Можно сказать, что мы лет 15 назад находились в приблизительно таком же состоянии, в котором сейчас находится Куба. Но нет документальной картины о нашем внутреннем мироощущении в период 1986–1987 годов. Это связано и с тем, что в то время Советский Союз был еще достаточно закрыт, а сами документалисты, начиная получать свободу маленькими порциями, ринулись в жесткую публицистику, в переосмысление истории, в раскрытие каких-то злободневных конфликтов, но человека упустили. Я говорю достаточно жестко, но в этих фильмах целостной картины мира, которая бы описывала нас в том состоянии, не было. Поэтому «Родина или смерть» — это в некотором роде моя попытка сыграть в машину времени, прыгнуть в последний вагон и показать наше тогдашнее состояние на примере кубинцев, которые во многом нас напоминают.

— А вы увидели в сегодняшней Кубе себя периода 1986–1987 годов?

— Да, увидел, нашел. Это не конкретный персонаж в фильме, но я общался с людьми, чьи эмоции созвучны с внутренними переживаниями, страхами, надеждами, которые я испытывал в то самое перестроечное время. Здесь слово «страхи» нужно печатать заглавными буквами, потому что когда живешь за железным занавесом, не до конца понимаешь, что там, за ним, к тому же тебя всю жизнь пугали и взращивали в тебе фобии. Поэтому движение в новое несоциалистическое общество — во многом опасный процесс. Многие образованные кубинцы в интимных беседах один на один говорили о страхе: сейчас закончится социализм, а что будет вместо него? И я не могу сказать, что за их страхами ничего не стоит. Конец социализма совсем не означает, что потом нач-нется райская жизнь. В своем фильме я намеренно отказался от жестких ответов, я просто предлагаю зрителю задаваться вопросами.

— Один герой в вашем фильме говорит, что после крушения социалистического лагеря кубинцам пришлось стать большими юмористами, чтобы забыть о проблемах. Получается, что кубинский оптимизм, их шутки о самих себе, танцы — все это способ не думать о своих страхах?

— Я бы не называл это оптимизмом, скорее это пофигизм. Есть в них такая жизненная энергия, которая дает им возможность тяжелые, трагические, неприятные, может быть, даже стыдные вещи делать эмоционально восторженно. Взять хотя бы эпизод на дискотеке, когда кубинские мужчины учат пожилых европеек танцевать сальсу, при этом всем ясно, что одними танцами дело не закончится. Но как они это делают! Кажется, что в этом нет ничего зазорного. Если не видеть кадров, а просто рассказать, что вот есть место, куда приезжают туристки, которых горячие кубинские парни, как правило, намного моложе их, учат танцевать и не только, это кажется стыдным. Но когда ты видишь эту крепко немолодую блондинку, которой уже, наверное, лет 70, выбирающую себе чуть ли не 18-летних танцоров, то понимаешь, что это она высиживает свою жертву, она хищник. А у чернокожих танцоров праздник на лице, задор в глазах.

— У русских такого задора тоже нет?

— Мы, как и все северные народы, — трагически погруженные в себя маргиналы с бутылкой или Достоевским.

— Так, может, не стоит на Кубе ничего менять, раз они и так хорошо себя чувствуют?

— Я думаю, что система информационной блокады в социалистическом лагере была не случайной. Когда ты не знаешь, как на самом деле выглядит жизнь, то можно прожить и так. Но когда ты этим знанием обладаешь, приходить накануне Нового года с крепкой валютой в магазин и стоять в очереди за сосисками, что я лично испытал в закрытом дипломатическом магазине в Гаване, не очень приятно. Хотя я сказал, и стало стыдно: о чем я говорю, о каких сосисках? Но жизнь такая штука, что и о сосисках иногда вспоминаешь. Когда жрать хочется.

— Получается, как у Оруэлла: незнание — это сила.

— Да. И нас тоже кормили этим незнанием. Мы считали, что колбаса — докторская, вино — это портвейн, а курорт — это Сочи.

— Но разве Куба настолько закрытая страна? Ведь каждый год туда ездят тысячи туристов со всего мира.

— Это еще одна иллюзия. Туристы приезжают не на Кубу, а на полуостров Варадеро, который к Кубе имеет такое же отношение, как Диснейленд к Америке. Только в Диснейленд любой американец может спокойно зайти, а на Варадеро простому кубинцу очень трудно попасть. До недавнего времени человек с кубинским паспортом вообще не мог пересечь границу, искусственно отделяющую это место от остальной Кубы, если он не работал на этом курорте. Конечно, любой турист может поехать не на Варадеро, а на Кубу. Но процент таких людей, способных на риски, ничтожно мал. 95 процентов покупают у туроператоров путевку и отправляются на Варадеро, а от других 5 процентов и скрывать нечего: они наберут в интернет-поисковике «Куба» и найдут видео, как в кубинских школах педофилы снимают старшеклассниц.

— Когда смотришь ваш фильм, невольно вспоминаешь другой, тоже снятый на Кубе, но в 1964 году: «Я — Куба» Михаила Калатозова. В нем режиссер так воодушевленно показывает революцию, так поддерживает ее, что кажется: вот сейчас у кубинцев все наладится и будет хорошо. Но революции уже больше полувека, а ваш фильм говорит, что ничего не наладилось.

— Революция не происходит на пустом месте. По сути, что представляла собой кубинская революция? Ее совершила небольшая группа людей и, кстати, во главе не с Фиделем Кастро, а с Камило Сьен-фуэгосом, который потом неизвестным образом погиб. Когда они въезжали в Гавану, их восторженно встречал народ, чему лучшее свидетельство — хроника. Это с одной стороны. Но с другой, нельзя умалчивать, что за год до революции Гавана была красивейшим городом с шикарными машинами, с респектабельными людьми. При Фиделе, который у власти был больше 50 лет, в Гаване было по-строено всего несколько новых зданий. Остальные, по-строенные еще до революции, при его власти только ветшали и разрушались. И сегодняшняя власть реставрирует только фасады этих зданий, даже не заглядывая внутрь, не видя нищету внутри. Все это говорит не в пользу той власти, которая управляла страной после революции.

— В своей картине вы совсем не показываете оппозиционных власти людей, и это кажется немного странным, ведь наверняка на Кубе они есть.

— Я намеренно от этого отказался. Там при всей жесткости правительственного аппарата есть оппозиционные движения, например «Комитет белых вдов». Во время нашего пребывания на Кубе были демонстрации. Но мне показалось, что психологически гораздо сильнее воздействует мироощущение человека не оппозиционного, а встраивающегося в режим, человека, закрывающего глаза на какие-то проблемы. Оппозиционеры — это люди определившиеся, с четкой позицией, с ними все ясно. А люди, которые находятся в состоянии внутреннего сопротивления, внутренних поисков, гораздо интереснее и важнее.

— Мне кажется, что поиск ваших героев заканчивается в конечном итоге тем, что они выбирают не родину или смерть, а жизнь. Несмотря на маленькие зарплаты и нищету, которую вы показываете, они выглядят очень счастливыми.

— Абсолютно верно, они выбирают жизнь. Но она, к сожалению, конечна.

Резюме «Труда»

Виталий Манский, режиссер

Родился в 1963 году во Львове.

Учился на операторском факультете ВГИКа.

Дебютировал в кино с картиной «Еврейское счастье» (1990).

Прославился как документалист фильмами «Анатомия «Тату» (2003), «Девственность» (2008). Является президентом фестиваля документального кино «Артдокфест».