- Владимир Владимирович, один из последних выпусков программы "Времена" был посвящен взаимоотношениям власти и прессы во время трагедии на атомной подлодке "Курск". У журналистов к власти было немало претензий. Можно ли сказать, что ваша программа дала исчерпывающие ответы на все вопросы, что прозвучала полная правда?
- Мне кажется, что да. Во-первых, у меня есть ощущение, что Попов - человек чести и врать не будет. Я довольно подробно говорил с Клебановым и не думаю, что он крутил, скрывал. Может быть, они допустили одну ошибку, и в этом я согласен с Клебановым, когда тот сказал: "Мы были слишком открыты". Приведу пример: когда погибла американская подводная лодка "Скорпион", то в США 24 года ничего не сообщали о причинах этой катастрофы. 24 года! В случае с нашей подлодкой об этом сразу стало известно. Но поскольку говорили по ходу пьесы - а пьеса-то разворачивалась, - то сегодня думали так, а завтра, может, уже не так, и это можно было при желании толковать как вранье, как желание ввести людей в заблуждение. Вот насколько мы, журналисты, стремились к правде, а не к тому, чтобы показать свою смелость, независимость, - это для меня вопрос. Мне кажется, для очень многих, кто смотрел эту передачу, была поставлена точка. Или - точка с запятой, потому что продолжение обязательно будет летом, а может быть, и раньше. Но все-таки основное было сказано.
- Вы как-то говорили, что вам очень важно сделать программу о проблемах простого зрителя, которая была бы ему интересна, чтобы была обратная связь. "Времена" можно считать такой программой?
- Точнее будет так: мне важно, чтобы зрителю, самому рядовому человеку, было понятно, почему события, которые мы берем как главные, и для него являются тоже основными событиями. То есть делать передачу, думая все время об этом человеке. У меня есть ощущение, что телевидение зачастую вообще не думает о рядовом зрителе. Оно думает о нем только тогда, когда нужен его голос. Если нашу передачу в какой-то степени можно назвать аналитической, то это аналитика с точки зрения объяснения рядовому зрителю, почему ему это важно, чем это его задевает. Вот смысл того, что я хотел бы получить в конечном итоге.
- Какова функция аудитории, которая находится в студии? Пока она достаточно инертна.
- На мой взгляд, эта аудитория пока еще не функционирует так, как должна бы функционировать. Тут много технических проблем. В итоге выходит, что публика присутствует, но, скорее, как наблюдающая, иногда аплодирующая - и больше ничего. Меня это, конечно, не устраивает: либо пусть ее тогда вообще не будет, либо она должна играть какую-то роль. Это один из вопросов, над которым нам надо еще работать.
- А роль Жанны Агалаковой вас устраивает?
- По идее передачи в ней должен быть второй человек, который бы резко от меня отличался - возрастом, полом, характером. И чтобы он в какой-то степени мог быть мне не то чтобы противником, а по-другому смотрел на то или иное событие, представлять другой взгляд. У меня пока нет ощущения, что мы с Жанной уже в идеальном тандеме и что получается этот диалог, эта игра...
- Мне кажется, ваша партнерша еще не достигла того профессионализма и той репутации, когда к высказанному ею мнению можно было бы прислушиваться. Вам случаем не навязали эту кандидатуру?
- К счастью, мне ничего нельзя навязать. Если это случится, я просто уйду. Мы искали такого человека. Были разные предложения, имя Жанны Агалаковой назвал не я, но мы все-таки работаем коллективом. Решили попробовать, посмотреть, что получится. Сегодня я считал бы неприличным высказываться с какой-то критикой или даже соглашаться с вами, я лучше просто пока не буду это комментировать. Но вы правы в том, что это тоже одна из проблем.
- Как сегодня, на ваш взгляд, телевидение должно вести диалог с властью?
- Мне кажется, с властью нужно разговаривать открыто, но без ерничанья и без кукиша в кармане или не в кармане. Я действительно считаю, что журналист должен противостоять власти. Но не брать на себя функцию судьи. Главное, чем должен заниматься журналист, - это добывание и сообщение информации. У власти задача другая: если информация ей нравится, то она ее сообщает, а если не нравится, то будет называть ее секретной, вредной - как угодно. Но с точки зрения журналиста, вредной информации не бывает и люди должны знать все, в том числе и самые тяжелые вещи. А это требует от него ответственности, проверки информации - по крайней мере из двух независимых друг от друга источников. Власть должна понимать, что журналист выполняет свои обязательства перед аудиторией и поэтому требует от власти информации. Если же власть видит в журналисте человека, который пытается ее уесть, тогда отношения будут меняться и меняться к худшему. У меня иногда складывается такое впечатление, что главное - это уесть, натянуть нос, показать: вот как я могу!
- То, чем вы занимаетесь, всегда совпадает с вашими, скажем так, человеческими принципами?
- Здесь абсолютное совпадение. Это не просто работа, а то, в чем я себя нахожу, это и есть я сам. Я ни на кого не работаю. Много лет я работал на государство, на партию - искренне считаю, что отдал лучшие свои годы. А оказалось, что это пшик, глубочайшее заблуждение. Я потратил на вранье часть своей жизни, потому что поверил кому-то. Но через очень тяжелые внутренние переживания я пришел к убеждению, что никогда больше не буду, во-первых, верить никаким властям, не буду работать ни на какую партию, ни на какое правительство. И в этом смысле у меня нет никаких задач, кроме той, что я называю просвещением, - помогать людям понять те обстоятельства, в которых они находятся.
- А нынешней власти вы верите?
- Нет, конечно.
- Вы хотели бы взять интервью у президента?
- Да, очень бы хотел.
- Вы можете пригласить его в свою передачу?
- Конечно. Но за этим следует вопрос: а придет ли он? Вот об этом я сказать ничего не могу.
-Владимир Владимирович, как президент Академии российского телевидения в этом году вы вместе с академиками приняли решение не вручать ТЭФИ в номинации "Информационная программа", объяснив это ангажированностью телеканалов. Не кажется ли вам, что решение было ошибочным?
- Оно было принято большинством голосов. Знаете, у Академии есть правило не говорить публично о том, что происходит за закрытыми дверьми. Я скрупулезно его придерживаюсь, хотя некоторые ее члены позволяют себе об этом рассказывать. Но Бог им судья. Поэтому я не могу сказать, кто первым выступил с этим предложением, кто его отстаивал, кто был против. Думаю, что это все-таки была ошибка. Но главный недостаток - неправильная организация самой Академии, о чем я говорил буквально с первого дня. Прежде всего при таком малом количестве члены ее начинают считать себя академиками с большой буквы, что в общем-то довольно смешно. Кажется, нам удастся добиться резкого расширения Академии, в нее должно входить несколько сотен человек, чтобы в голосовании принимало участие действительно телевизионное сообщество. Правда, субъективизм-то все равно будет, но одно дело - субъективизм 30 человек, а другое - 3 тысяч. Все-таки за счет больших чисел выходит некоторая объективность. Я за это бился, бьюсь и, кажется, чего-то добился.
- На мой взгляд, в этом году стало особенно ясно, что вручать ТЭФИ некому, ибо сколько-нибудь достойные программы и ведущие ее уже получили, а нового на ТВ почти ничего не появилось.
- У меня нет такого ощущения. В любой стране может быть 3-4 общенациональные информационные программы. Значит, каждый год они будут выдвигаться, и каждый год самая сильная будет побеждать. Если даже и десять лет подряд - ура! Мы в своем профессиональном сообществе отмечаем лучших. Если это лучший ведущий, он несколько лет подряд может получить премию. В конце концов в Америке Опра Уинфер, например, 19 раз получала "Эмми" как лучшая ведущая ток-шоу, и это обстоятельство никого не смущает, хотя ток-шоу там штук 18-20. Я не вижу здесь никакой беды. На самом деле в этом году количество выдвинутых программ было самым большим за последнее время. Впервые по-настоящему стало заметно региональное телевидение - тоже продвижение. Поэтому, мне кажется, проблема не в том, что мало программ, а в том, что сильнейших - мало.
- При определении номинантов не было давления на академиков? Почему, скажем, НТВ не попало в номинацию "Лучший дизайн", хотя все знают, что в этом виде творчества ему нет равных?
- Но никто не будет возражать, что именно НТВ в этом году получило больше всех статуэток. Если следовать вашей логике, то давление на академиков могло быть только наоборот: голосуйте за НТВ. У нас тайное голосование, заставить кого-то из наших монстров, как я называю академиков, голосовать не так, как он хочет, абсолютно невозможно. Не знаю, почему НТВ не попало в финал по дизайну. Однако победа "Гласа народа" Евгения Киселева - гораздо более политическая вещь, чем дизайн. Но он же победил! Если давление и было, то я не знаю, от кого исходило. Да, внутри были свои "разборки", была своя неприязнь, шла своя игра. Это неприязнь господина Икс к господину Игреку. Такое всегда было, есть и будет.
- Среди программ, которые вы вели на ТВ, есть такие, которыми вы гордитесь?
- Я считаю, что сделал некоторые очень хорошие передачи. В рамках программы "Мы", например, у меня получилась одна просто потрясающая передача, в которой участвовали только дети-подростки. Они вместо взрослых решали проблемы Советского Союза. Я тогда, что называется, попал. Считаю, что телемосты с Филом Донахью, особенно первый, стали чем-то значимым для страны. Горжусь тем, что, работая в Америке с Донахью, выдержал уровень их телевидения. Я много езжу по стране, встречаюсь с людьми и вижу их необыкновенно доброе, даже трогательное отношение ко мне. Думаю, это и есть результат того, что я делаю. Удачно или неудачно - не в этом суть. Но, видимо, они чувствуют, что мне небезразлично, что я болею за то, о чем говорю в своих передачах. И следовательно, это как-то на них воздействует. Вот это взаимоотношение и есть "обратная связь", чем я горжусь больше всего.
- Вы не ощущаете себя на ТВ белой вороной - с вашей элегантной, сдержанной, тактичной манерой? Сегодня это, кажется, не в почете.
- Ну это никогда не было в почете. Скажем так: среди моих друзей никогда никого не было с телевидения.
- А что вам интересно, кроме телевидения?
- Очень многое. Беда в том, что телевидение не только забирает все время, но еще и мозги сильно занимает. Я люблю ездить в отпуск с женой по миру на автомобиле. За рулем я отдыхаю. Очень люблю общаться с близкими, любимыми людьми: просто посидеть, поболтать, выпить чуть-чуть. У меня их много, и я получаю от этого кайф. Очень люблю быть с внуками. И, наконец, обожаю слушать музыку, читать и играть в теннис. Но все это получается лишь урывками.
- Если бы вам представилась возможность взять интервью у трех человек - не обязательно ныне живущих, кого бы вы выбрали?
- С Пушкиным очень хотел бы поговорить, с Леонардо да Винчи и, наверное, с Сократом.