Известный писатель Юрий Поляков - давний и верный автор нашей газеты. Он дебютировал в "Труде"
Известный писатель Юрий Поляков - давний и верный автор нашей газеты. Он дебютировал в "Труде" как поэт еще в конце 70-х. Позже публиковал у нас свою яркую, острую публицистику, вел колонку, вызывавшую многочисленные отклики. Фрагмент его знаменитого романа "Козленок в молоке", ныне инсценированного, экранизированного, переведенного за рубежом, впервые увидел свет на наших страницах. Три года назад читатели "Труда" с неослабевающим интересом ждали очередной "толстушки", где печаталась с продолжениями его ироничная семейная сага "Замыслил я побег...". Ныне восьмисерийную экранную версию этого романа заканчивает на студии "Телефильм" режиссер Мурад Ибрагимбеков. Полтора года назад Юрий Поляков возглавил "Литературную газету", которая очень скоро, как и во времена А. Чаковского, оказалась в центре общественного внимания. Честно говоря, мы опасались, что редакторская работа скажется на интенсивности литературного творчества. И, к счастью, ошиблись: "Открытый театр" Ю. Малакянца поставил его необыкновенно смешную комедию "Халам-бунду, или Заложники любви", А. Ширвиндт недавно объявил о том, что Театр сатиры приступает к репетициям новой пьесы Ю. Полякова, журнал "Смена" опубликовал повесть "Возвращение блудного мужа". И вот новая повесть "Подземный художник", раскрывающая, на наш взгляд, новые, еще неизвестные читателю грани прозаического дарования автора. Об этой новой работе наше блиц-интервью с известным прозаиком.
- Юрий Михайлович, о чем ваша повесть?
- О любви. Сегодня много говорят об экологии природной среды. Мы каждый день видим по обочинам задымленных улиц изнывающие, задолго до осени желтеющие деревья. Однако есть еще экология времени. Мы с вами живем в очень загрязненную эпоху. И любовь, этот чудесный цветок, расцветающий в человеческом сердце, подвержен тлетворным веяньям эпохи не менее, а может, и более, нежели наши зеленые собратья по земной жизни. Моя повесть о том, как трудно найти и как легко потерять любовь ожесточенным и потому беззащитным душам.
- Ваша повесть достаточно эротична. Как вы относитесь к развернувшейся ныне дискуссии о порнографии в литературе? Некоторые считают, что это - наступление на свободу творчества, на самовыражение...
- Эротика - важнейший элемент человеческой культуры. Писать о любви, избегая эротики, так же нелепо, как рисовать пейзаж, где нет земли, а только - небо. Порнография - это совсем другое, это литературное хулиганство, совершаемое либо из дремучего бескультурья, либо из нравственного нездоровья, либо из пошлого коммерческого расчета. При чем тут свобода творчества? Разве самовыражение с помощью сквернословия в общественном месте имеет какое-нибудь отношение к свободе слова? Кстати, за матерщину в текстах я бы просто дисквалифицировал писателей, как спортсменов за употребление допинга.
- Вы говорите, ваша новая повесть о любви, но в ней, как и в прежних вещах, много острейшей социальной проблематики...
- Мы живем не "за стеклом", а в тех обстоятельствах, которые нам выпали. Конечно, проще всего выдумать свой виртуальный мир и заполнить его человекообразными "тамагочами". На мой взгляд, задача писателя в другом - дать художественную модель реальной жизни, запечатлеть и сохранить то, как чувствуют, думают, любят, страдают люди твоего времени. Только современная книга имеет шанс на долговременность. Литература - не интеллектуальная шарада и не трехсотстраничный кроссворд для транспортного "релакса", хотя, наверное, и такая книжная продукция нужна. Жуют же люди резинку. Но по большому счету, литература - это тленная жизнь, запечатленная в нетленном слове. Некоторые считают, что мастерство заключается в самовыражении. По-моему, все как раз наоборот: самовыражение заключается в мастерстве. Но в любом случае, сочиняя каждую вещь, я рассчитываю на взаимность читателей. Рассчитываю на то, чего так не хватает героям моей новой повести...
Мы предлагаем читателям подготовленный специально для "Труда" вариант повести Юрия Полякова "Подземный художник". Полностью она будет напечатана в журнале "Нева".
Юрий ПОЛЯКОВ
ПОДЗЕМНЫЙ ХУДОЖНИК
ПОВЕСТЬ
"Но есть минуты, темные минуты..."
Н. Гоголь "Портрет".
1.
Эта история началась в душный июльский день, когда жара, точно изнурительно пылкая любовница, преследует и мучит, не оставляя в покое ни дома, ни на службе, ни за городом...
Темный, отливающий рыбьей синевой "мерседес" остановился на углу Воздвиженки и Арбатских ворот, в самом, что называется, неположенном месте. Постовой милиционер, радостно помахивая жезлом, заспешил к нахальному нарушителю. Но, увидав номер, содержавший какую-то, наверное, только ГАИ внятную тайну, он поморщился, отвернулся и стал высматривать иную поживу, побезопаснее.
Открылась автомобильная дверца, и наружу вылез плечистый коротко остриженный парень, одетый в черный костюм, в каких обычно ходят телохранители и похоронные агенты. Нос у парня был сломан самым чудовищным образом. Он поежился, будто из прохладного предбанника попал в жаркую парную, и почтительно склонившись, помог выбраться из машины молодой женщине, точнее - даме.
Она была хороша! Высокая, стройная, но без этой подиумной впалой членистоногости, которая почему-то выдается теперь за совершенство. Наоборот, ее узко перехваченная в поясе фигура обладала всеми необходимыми слабому полу обогащениями, волнующе очевидными под беззащитным летним шелком. Собранные в узел темно-золотистые волосы открывали высокую шею, перетекавшую в плечи таким необъяснимым изгибом, что просто дух перехватывало.
Выйдя из машины, женщина тут же надела большие темные очки, поэтому залюбовавшийся прохожий мог оценить лишь тонкий прямой нос, нежный подбородок и ярко-алые губы, нарисованные с художественной основательностью - такую могут себе позволить лишь немногие женщины, для которых тратить время и тратить деньги - примерно одно и то же.
В прежние годы подобных красавиц можно было встретить в кино, на улице и в общественном транспорте. По этому поводу кто-то даже сочинил двустишье:
Затосковал? В метро сходи ты!
Там обитают афродиты...
Но пришли новые времена. Одни красавицы уехали за обеспеченным счастьем в дальние страны, другие заселили телевизор, а третьи заточены теперь в подмосковных замках, окруженных трехметровыми заборами, и в город приезжают разве что в дорогих машинах с непроницаемыми стеклами. Очевидно, их мужья и любовники ни в коем случае не желают делиться со всем остальным миром ухваченной по случаю красотой. Нет, конечно, на столичных улицах еще можно иной раз увидеть совершенство, разглядывающее витрину бутика, но в подобных редких случаях автор этих строк, к примеру, чувствует себя орнитологом, обнаружившим на ветке дворового тополя жар-птицу.
Дама огляделась и тихим беспрекословным голосом приказала телохранителю:
- Костя, вы останетесь здесь!
- Но, Лидия Николаевна, Эдуард Викторович меня уволит...
- Я вас тоже могу уволить!
-Увольняйте!
Она пожала своими необъяснимыми плечами, вздохнула и сказала уже не так строго:
- Но вы можете хотя бы постоять в стороне? Вы же всех распугаете!
- Это входит в мои обязанности.
- Костя! - Она уже почти просила.
- Ладно. Но если что-нибудь...
- Все будет хорошо!
Женщина поправила волосы и пошла к подземному переходу.
- Куда это она? - Поинтересовался, высунувшись из машины, водитель.
- Хочет, чтобы ее нарисовали, - объяснил Костя с развязностью, с какой обслуга, оставшись наедине, обсуждает хозяев.
- В такую жару?!
- Чудит! - Телохранитель недоуменно хрюкнул перебитым носом и двинулся вслед за ней.
Лидия Николаевна - чуть боком, из-за высоких каблуков, но все равно грациозно - спустилась вниз и подошла к тому месту, где на складных стульчиках сидели художники с большими папками на коленях. Возле каждого на треногах красовались рекламные портреты, обязанные очаровывать и заманивать легкомысленных прохожих. На рисунках были изображены в основном знаменитости: например, Алла Пугачева, так широко разинувшая поющий свой рот, точно хотела проглотить микрофон. Но если с большим трудом можно все-таки предположить, что великая эстрадница когда-то ненароком, из озорства и забредала в этот переход, то обнаженный по пояс, мускулатурный Сталонне едва ли появлялся тут со своим огромным ручным пулеметом. А уж Мадонна с младенцем и подавно...
В подземном переходе веяло бетонной прохладой и, наверное, поэтому художники, обыкновенно мающиеся в ожидании клиентов, были заняты работой: с внимательной иронией они вглядывались в лица граждан, застывших перед ними на складных стульчиках, и чиркали по ватману остренькими карандашиками, угольками или пастельками. И только к одной треноге вместо рекламной фантазии был прикреплен небольшой простенький портрет девочки-школьницы, улыбающейся и в то же время страшно расстроенной.
"Наверняка, паршивка, получила двойку, - подумала женщина, - а родителям наврала, что - пятерку. Может, даже в дневнике переправила, как Вербасова. За это ее повели сюда - рисоваться, а она сидит и переживает..."
Художника около треноги не оказалось. Лидия Николаевна снова вздохнула и стала прогуливаться по переходу, сравнивая изображение на листах с лицами оригиналов, замерших в ожидании сходного результата и еще не ведавших о предстоящем разочаровании. Никто из подземных художников явно не обладал чудесным талантом портретиста, способного, как сказал поэт Заболоцкий, - "души изменчивой приметы переносить на полотно". Некоторые из них, заметив богатую скучающую клиентку, явно заторопились. Один, напоминавший Сезанна, но только лысиной и бородой, даже крикнул:
- Минуточку, мадам, я заканчиваю!
Посадив на лист несколько совершенно необязательных штрихов, он схватил баллончик с лаком для волос и попшикал на портрет, потом несколько раз взмахнул ватманом в воздухе и вручил его растерянной юной провинциалке, позировавшей, намертво зажав между ног большую дорожную сумку. Лидия Николаевна не случайно обратила на девушку внимание: именно такой, испуганной и больше всего на свете боящейся остаться без багажа, она сама почти десять лет назад приехала в Москву из Степногорска.
- Разве это я? - Удивилась провинциалка.
- А кто же еще? - Хрипло засмеялся Псевдосезанн и выхватил из ее пальцев заготовленные деньги.
- Не похоже...
- Как это - не похоже? Вы просто никогда не смотрели на себя со стороны!
Он отобрал рисунок и продемонстрировал коллегам. Портрет не имел ни малейшего сходства с натурой, разве что рисовальщику удалось схватить тот страх перед столичным вором, который внушали девушке всей родней перед поездкой в Москву. Однако подземные художники дружно закивали, мол, похоже, очень даже похоже - и сделались точь-в-точь, как рыночные продавцы, единодушно расхваливающие недоверчивому покупателю явно несвежий продукт соседа по прилавку. Пристыженная провинциалка забрала рисунок, свернула в трубочку и поволокла прочь свою сумку.
- Садитесь, мадам! - Халтурщик указал на освободившееся место. - Сейчас я вас изображу!
- Нет, не изобразите, - покачала головой Лидия Николаевна.
- Почему это - не изображу? В любом виде изображу!
- Вы не умеете.
- Что, значит, не умею? Я "Суриковку" окончил!
- Дело не в том, кто что окончил, а в том, кто на что способен.
- Да идите вы! - Помрачнел Псевдосезанн. - Не мешайте работать! Кто следующий?
Но лучше бы он этого не говорил. На стульчик перед ним тяжело уселся Костя:
-Я - следующий. И не дай Бог мне не понравится!
Суриковец испуганно посмотрел на громилу-телохранителя, быстро заправил чистый лист и засуетился карандашом. Тем временем освободился еще один художник, но едва Лидия Николаевна двинулась к нему, он отрицательно помотал головой:
- Вам лучше Володю Лихарева подождать.
- А где он?
- Пошел куда-то. Вернется. Но он рисует только тех, кто ему понравится...
- А вы?
- Мы - всех, кто платит. Присядьте, вон его место, - и художник указал на пустовавшие стульчики около треноги с портретом школьницы.
Она просидела минут десять, наблюдая за тем, как на ватмане Псевдосезанна стало вырисовываться нечто, очень отдаленно, но весьма льстиво напоминающее Костину изуродованную физиономию.
- Вы хотите портрет?
Лидия Николаевна обернулась на голос: перед ней стоял худощавый, почти тощий молодой человек в потертых джинсах и вылинявшей майке. Его впалые щеки и подбородок покрывала короткая бородка, а длинные волосы были собраны в косичку. Он внимательно и чуть насмешливо смотрел на женщину, разминая длинные нервные пальцы, точно виртуоз перед выходом на сцену.
- Да, я хочу портрет!
- А почему здесь? Приходите ко мне в мастерскую! Я дам адрес.
- Нет, здесь! - капризно сжав губы, ответила Лидия Николаевна.
- Ну что ж, здесь так здесь. Давайте попробуем...
- Значит, я вам понравилась?
- Понравились. Но должен вас предупредить: я беру дорого.
- Это неважно. Я заплачу столько, сколько скажете, если и мне понравится!
-Договорились.
Он разложил на коленях папку и несколько раз провел ладонями по чистому листу, точно стряхивая невидимые соринки, потом долго в задумчивости осматривал карандаш.
- Вы хотите, чтобы я нарисовал вас в этих темных очках?
- Нет, конечно! Я просто забыла...
- Ну, разве можно прятать такие глаза? - улыбнулся Володя. - Они у вас цвета вечерних незабудок.
- Почему вечерних?
- Потому что, когда солнце прячется, все цветы грустнеют. Как вас зовут?
- Лидия.
- Меня - Володя.
- Я знаю. Вы не похожи на остальных...
- Что ж в этом хорошего? Непохожим живется трудней. У вас есть тайна?
- Что?
- Тайна.
- У каждого есть какая-нибудь тайна...
- Нет, вы меня не поняли. Есть у вас нечто такое, что вы скрываете от всех? От вашего мужа, например?
- А почему вы решили, что я замужем? Из-за кольца?
- Кольца? Честно говоря, я не заметил вашего кольца. Просто у вас лицо несвободной женщины.
- Почему - несвободной?
- Мне так показалось.
- Володя, вы хотите выяснить мое семейное положение или нарисовать меня? Да, я замужем. Этого вам достаточно?
- Достаточно. Но должен вас предупредить: портрет может выдать вашему мужу что-нибудь такое, что ему знать совсем даже не следует.
- У меня нет тайн от мужа.
- Не сейчас - так потом, когда тайны появятся.
- По-моему, вы преувеличиваете ваши способности.
- Я честно вас предупреждаю. Может быть, не будем рисковать?
- Нет у меня никаких тайн. И не будет. Рисуйте! - Щеки Лидии Николаевны вспыхнули, а тщательно выщипанные брови гневно надломились.
- Замечательно! Какие у вас теперь глаза...
- Какие?
- Цвета предгрозовой сирени.
- Все вы это выдумываете!
- Стоп! Постарайтесь не шевелиться!
(Продолжение следует).