"Чем лично для вас дорого наследие века?"
Чем дорого? Тем, что у меня (у нас всех) есть
"Чем лично для вас дорого наследие века?"
Чем дорого? Тем, что у меня (у нас всех) есть возможность рассуждать на эти темы. Потому что такой возможности могло и не быть. Повернись мировая война в другую сторону... Моя модель ХХ века вертится вокруг той войны.
Где, однако, гарантия, что моя модель хоть что-нибудь значит для... человека с каких-нибудь тихоокеанских островов? Бросил же мне упрек Дерек Уолкот на международной конференции, когда мы, советские, выясняли отношения с "антисоветскими"... Так вот, Дерек Уолкот (тогда еще не нобелевский лауреат, но это его ожидало) заметил по моему адресу с непередаваемым раздражением:
- Опять эти советские вообразили, что они - ось мирового процесса, и ведут себя так, словно имеют право нас наставлять.
Я понял, что со всеми моими Освенцимами и Сталинградами ничему его не научу. Никогда.
Вот поэтому-то так тяжело решиться на ответ по поводу "наследия века". Тут любой ответ будет отдавать самозванством. Критик Юрий Болдырев перед смертью сказал, что это Русский век. С таким же правом американцы скажут, что ХХ век - Американский. Немцы до 1945 года была уверены, что он будет - Германский. И все это - единый сюжет: "Запад - Восток". А что, если выяснится, что этот сюжет - только преддверие следующего сюжета: "Север - Юг", и в этом подступающем сюжете роли, сыгранные нами в веке ХХ, вообще мало кого будут интересовать?
В такой ситуации я могу сказать только одно: мой век, мое наследие - это все-таки Сталинград и Освенцим. А там можете сбрасывать это куда угодно: в запасники истории, в отвалы процесса - вместе с "тоталитаризмом" и прочими "ошибками". У меня "лично" нет другого итога, кроме того, который у меня есть. "Лично".
Теперь другое ограничение: "век". Сказал же академик Панченко: окститесь! Господь не мыслил в десятеричной системе! Этот самый наш "век" - производное от десяти пальцев...
Но раз уж "век", то вот хроникальные границы моего наследия. Начинается - в 1914 году. Определяется - в 1917-м. А кончается в 1991-м. Что-то порядка семидесяти пяти лет. Можно назвать это веком Советской власти, веком воображаемого коммунизма, веком реализованного социализма, окаянного тоталитаризма, империализма, идеологизма. Или веком сопротивления всему этому. Это для меня и есть ХХ век. В мировом масштабе. То, что было календарно до этого, - лишь предчувствие и судорожная подготовка: одни "зовут бурю" и размахивают мечами, другие кричат от ужаса и пытаются спрятаться.
На мечах выстраивалось - под мечами и рассыпалось: нависли мечи-ракеты, и все "хозяйство" - под них, ради них. Надеялись всю работу переложить "машинам" - получили под занавес залп техногенных катастроф. Последнее календарное десятилетие - только "вынос тел". Преодолели тоталитаризм виртуально, попробовали демократию экспериментально, а все оглядываемся, все пытаемся развязаться с повисшим на нас наследием. А тот же сюжет и те же роли.
Роли страшные: солдат, убитый подо Ржевом, и зек, уморенный под Джезказганом, - жертвы одной и той же глобальной драмы; кровавая каша между "красными" и "белыми", в которой мы до сих пор силимся определить, кто прав, а кто не прав, - все та же сквозная, через весь век тянущаяся мировая война в двух горячих действиях с перерывом на "совдепию", с длинным шлейфом войны холодной и с каким-нибудь гарантированным идеологическим куполом - коммунизма ли, национал-социализма или американизма, но непременно - со сверхзадачей научить (проучить) человечество.
Для меня этот купол - коммунизм, конечно.
Хотя на расстоянии веков вряд ли тоталитаризм советский будет так уж отделен в сознании потомков от тоталитаризма нацистского, и модель американизированного человечества, предлагаемая "на все времена", вряд ли будет сильно отличаться от модели западноевропейской, тоже "всем" и "навсегда" предлагавшейся. А что, если очередная всечеловеческая модель будет развернута лицом к Мекке? Или еще куда-нибудь?
Так или иначе, уходящий век - это век всечеловеческих объятий. Братских, отеческих, солидарных, удушающих, не дающих ни упасть, ни вздохнуть. Идеальных для борьбы. Для выстаивания в борьбе.
Что тут из чего? - мне не осилить. И вообще человеческому рассудку не разгадать того, чем должен заниматься Господь-Бог, если он существует: решать, что есть причина векового тоталитарного экстаза, а что - следствие. Мы можем только вообразить ту или иную логику. Допустим, причина - тотальное и фатальное озверение народов в войне. Тогда коммунизм - следствие: способ выстроить казарму, тогда это наркотик, помогший поставить под ружье стомиллионные массы. Тогда мировую войну надо признать основой мировой истории, а проще - биологической данностью. Тогда крови надо ждать и дальше, она будет непременно, если не ударит обухом-инфарктом, то вытечет из сотен "национально-освободительных" свищей. Тогда империи, пресекающие междоусобие, останутся единственным эффективным намордником на периодически звереющем человечестве.
Идеально перевоспитанного нового Адама не получится. Его не будет. Это - единственно неоспоримое открытие ХХ века, результат его опыта, удостоверенная им почва бытия.
А если логика обратная? Если причина бедствий - тысячелетняя мечта человечества об идеальном мире, в котором новый Адам должен вкушать плоды своих трудов среди травоядных и плотоядных меньших братьев, мирно дремлющих вокруг, - тогда что такое мировые войны ХХ века? Естественное органическое сопротивление этому умственному миражу? Тогда надо признать, что любая система тотального благоденствия автоматически собирает против себя отрицательные заряды, и это - нормальный системный кризис, и мировая война по этой логике есть крайняя форма естественного взаимоупора тех систем, в которые из лучших побуждений шарахается и будет шарахаться человечество.
Идеально организованного мира не получится. Против него будет вечный бунт, бессмысленный и беспощадный. Можно все это смягчить, но избежать нельзя. Избежать надеялись лучшие умы в начале ХХ века. В конце века вопрос стоит уже не о том, как избежать, а о том, как выдержать.
ХХ век - не ошибка и не казус, а испытание и искус. Тяжелейший его опыт неотменим и неизбежен. В этот век испытаны силы и возможности человека как элемента мировой системы.
"Гвозди", "винтики", "патроны в обойме". Чем и счастливы...
"Как отразилась в литературе тектоника реальности ХХ века?"
- Как тектоника советская, если, повторяю, говорить о том, что существенно для меня лично.
Я понимаю, что говоря: "советская", я как бы бросаю вызов современной национальной кодировке, пытающейся переобозначить то же самое. Скажем, осмыслить советскую литературу как русскую. И соответственно вытянуть из общей ткани прочие национальные нити, переткать их в другие основы. Я не знаю, станет ли лучше на душе, если это удастся. Я знаю только, что русская культура (как и сам русский народ) есть не этническая целостность, а духовная (кафолическая, вселенская); и русские по замыслу - не нация, а сверхнация, "Третий Рим", Интернационал. Если русским удастся стать моноэтническим государством, это будет распад всего прежнего нашего наследия и, может быть, конец великого этапа нашей истории.
Так вот: русская культура ХХ века как великая культура есть воплощение советского сюжета (включая и все сопротивляющееся, антисоветское в эмиграции внутренней и внешней). Этот сюжет превышает национальные формы, недаром же они весь век именно и казались только "формами", "сосудами", "одеждами".
Сегодня национальное - уже не форма, это - содержательный символ, живая повседневность культуры и даже иногда сверхзадача. Это уже другая логика. И другой век, Двадцать первый.
Если же говорить о Двадцатом, то это век глобальной всечеловеческой мечты и глобальной кровавой драки за ее осуществление, когда очарованность и одержимость вытесняют все остальное.
Теперь я готов ответить на вопрос, как это отразилось для меня в литературе.
Самое трудное - сопрячь края, стянуть концы ощетинившегося целого. То есть найти место в единой духовной реальности Эдуарду Багрицкому и Николаю Туроверову. Где там "мое"? Я пытался это понять, собрав под одной обложкой (в книге "Серебро и чернь") очерки о двенадцати великих поэтах Серебряного века и пришел к выводу, что острее всего сочувствую троим из них. Это Ходасевич, Мандельштам и Маяковский. Может быть, потому, что их души век выпотрошил еще и пожестче, чем души других десяти.
Если же говорить о прозе, то вот четыре ключевых для меня имени: Горький, Платонов, Шолохов и Гроссман. Это при всем том, что "Жизнь Клима Самгина" недоделана и перегружена материалом, "Чевенгур" и "Котлован" трудно читать, "Тихий Дон" во втором томе провисает под тяжестью фронтовых хроник, а роман "Жизнь и судьба" есть естественное продолжение романа "За правое дело", где видны следы соцреалистических допусков.
И все-таки для меня это четыре главные книги века, ибо в них явлено главное. И предчувствие трагедии, на острие которой оказывается призвавший ее на свою голову русский интеллигент. И очарование морока, овладевающего народной душой. И озверение битвы, выжигающей эту душу. И попытка интеллигентского сознания охватить смысл того, что с нами сотворилось в этом страшном столетии.
"Век мой, зверь мой, кто посмеет заглянуть в твои зрачки?.."