Сегодня могло бы исполниться 80 лет Андрею Тарковскому
С горечью думаешь: а ведь он мог бы еще жить. И снимать кино, как снимают его Жан-Люк Годар, Марлен Хуциев, Анджей Вайда, Ален Рене — коллеги Тарковского, уже перешагнувшие 80-летний рубеж. Тарковский, увы, не дожил и до 55 лет. Он мученически ушел из жизни более четверти века назад, успев снять всего семь картин. Но его имя в пантеоне мирового искусства значится вместе с именами Бергмана, Антониони, Феллини, Бунюэля, Куросавы — величайших художников ХХ века.
Андрей Тарковский был фанатом кино. Он мечтал и был готов снимать по две картины в год. В заявках, которые режиссер подавал в Госкино СССР, фигурировали экранизации «Идиота» и «Бесов», «Обломова» и «Гамлета». Он мечтал перенести на экран «Матренин двор», «Мастера и Маргариту», «Преступление и наказание», «Смерть Ивана Ильича». Планировал снять «Двойник» — о Достоевском и «Бегство» — о Толстом. Годами вынашивал идею картин о протопопе Аввакуме и святом Антонии: Ни один из этих замыслов ему реализовать не дали.
Самое интересное, что в его заявках не было ничего крамольного, диссидентского, тем более антисоветского. Даже оказавшись на Западе, он внутренне продолжал ощущать себя советским художником. Но система чувствовала в Тарковском чужака. Чиновники от культуры, часто не понимая глубины и многозначности его работ, кожей чувствовали в его фильмах зашифрованное «вредоносное» послание.
На самом деле «вред», который содержался в фильмах Тарковского, состоял в утверждении вечных, христианских (а не классовых, марксистских) ценностей. «Культура не может существовать без религии. Культура сублимируется в религии, а религия — в культуре», — считал Тарковский, который был не только выдающимся режиссером, а еще и религиозным мыслителем, облекавшим свои «проповеди» в форму высокохудожественных фильмов. Надо ли говорить, как трудно было художнику с таким мировоззрением творить в атеистической стране!
Тарковский не мог и не хотел менять себя, подстраиваться под общие для всех правила игры. В несвободной стране он чувствовал себя внутренне свободным человеком. И вел себя соответствующим образом. А это уже не прощалось. Поэтому его заявки и сценарии безжалостно отвергались, а снятые фильмы получали десятки убийственных поправок. Режиссер выработал свой метод борьбы с этим прессингом: поправками он улучшал, а не калечил свои фильмы. И мужественно добивался их выхода на экран.
«Иваново детство», «Андрей Рублев», «Зеркало», «Солярис», «Сталкер» гремели по всему миру, собирали за рубежом призы и валюту, а в своей собственной стране Тарковский чувствовал себя изгоем. Порой ему нечем было заплатить за свет, не на что отпраздновать день рождения. Так система постепенно выдавила Тарковского на Запад — как выдавила она ранее Солженицына, Ростроповича, Бродского:
Тарковский не чувствовал себя счастливым ни в Италии, где он снимал «Ностальгию», ни в Швеции, где работал над «Жертвоприношением». Он был подлинно русским, и ему в этих счастливых, сытых странах не хватало, как это ни покажется
Его ранняя смерть и стала такой искупительной жертвой. Тарковский сгорел как свеча («Я свеча, я сгорел на пиру,// Соберите мой воск поутру» — строки его отца, замечательного поэта Арсения Тарковского), но осветил и показал новым поколениям художников путь — путь честного, стоического, бескомпромиссного служения искусству. Сам он, впрочем, не считал себя мессией, пророком. Вот запись из его дневника: «Я никогда не желал себе преклонения (мне было бы стыдно находиться в роли идола). Я всегда мечтал о том, что буду нужен».
Сегодня Андрей Тарковский нужен стране и миру.