ЗИНАИДА ГИППИУС
1869 - 1945
Как только ее не называли: и "первой русской коброй" -
ЗИНАИДА ГИППИУС
1869 - 1945
Как только ее не называли: и "первой русской коброй" - за ядовито кусачий характер; и "сатанессой" - за показные попытки высокомерного презрения к самому понятию греха; и "декадентской мадонной" - за как бы предназначенную свыше роль духовной возглавительницы художественных вкусов и политических пристрастий, в которых, несмотря на ярый антибольшевизм, всегда парадоксально просвечивало весьма большевистское: "Кто не с нами, тот против нас!"
Как только ею не восторгались: вспомним хотя бы блистательный портрет работы Леона Бакста - портрет уникальной красавицы в коротких панталонах до колен, вызывающе соблазнительные ноги полуюноши-полудевушки с чертами Дориана Грея и одновременно ибсеновской Гедды Габлер, с которой она сама себя сравнивала. А кокетливо чуть наклоненная голова со змеиными кудрями Медузы Горгоны, кажется, так и провоцирует: "Если хотите - можете отрубить... Вы ведь так уже делали с Марией Антуанеттой, да и только ли с ней... " Бархатный камзольчик, белый шелковый шарф - все это ничего общего не имеет с некрасовско-передвижнической Россией. А, забегая вперед, все-таки упредительно скажем, что, несмотря на манеру так иногда одеваться, нашивала Зинаида Николаевна и воздушные оренбургские платки с русскими инейными узорами, да и страдала она всей душой за все, что выпало на долю России. Гиппиус настолько сходила с ума в поисках спасения для России, что это сумасшествие порой доводило ее до истерических попыток идеализировать врагов советской России, подобных Муссолини, как потенциальных освободителей поруганной Родины. Но эта болезнь у нее, слава Богу, прошла.
Поведения она была весьма эксцентричного и любила шокировать. Брюсов был ошеломлен, когда, придя в гости к чете Мережковских, увидел неодетую хозяйку, отражавшуюся в зеркале напротив двери спальни, видимо, распахнутой именно с намерением ошеломить. Нина Берберова писала в своих мемуарах: "Она, несомненно, искусственно выработала в себе две внешние черты: спокойствие и женственность. Внутри она не была спокойна. И она не была женщиной". После свадьбы с Зинаидой Гиппиус, Дмитрий Мережковский отправился ночевать в гостиницу, а она провела ночь у родителей. Однако с тех пор они прожили вместе 52 года (1889 - 1941), не расставаясь ни на один день. Вот и разберись в их отношениях... Она писала многие стихи от имени мужчины, а статьи, довольно нелицеприятные, - под псевдонимом Антон Крайний.
Впрочем, не только сама она была крайней, но и мнения о ней были тоже крайними. Вот Георгий Адамович свидетельствует, что не только как поэт, но и как критик и хозяйка салона сначала в Петербурге, потом в Париже она была "вдохновительницей, подстрекательницей, советчицей, исправительницей, сотрудницей чужих писаний, скрещением разнородных лучей". Но Александр Блок, например, беспощадно отозвался в дневнике о ее прозе: "Гиппиус строчит свои бездарные религиозно-политические романы". И он же посвящал ей стихи, написанные в форме ее собственного монолога: "Мне иногда бывает стыдно Моей распущенной косы". Даже ее внешность вызывала то восхищенные, то презрительные толки: загипнотизированно писали о ее русалочьих зеленых глазах и насмешливо - о ее слишком длинном носе. Словом, никому она своим существованием не давала покоя, но этого она добивалась сама, и, заметим, на это у нее уходило немало времени и энергии.
Происхождение ее было отнюдь не примечательным: мать - дочь екатеринбургского полицмейстера, отец - чиновник судебного ведомства, дослужившийся до председателя суда в Нежине, из обрусевших немцев. Недолго посещала Киевский женский институт, затем одну из московских гимназий, но из-за наследственной предрасположенности к туберкулезу перешла на домашнее обучение. Первые стихи, опубликованные в 19-летнем возрасте, ученически имитировали Надсона, что было тогда повальной эпидемией.
Секретарь четы Мережковских Владимир Злобин так описывал их брак: "Оплодотворяет она, вынашивает, рожает - он. Она - семя, он - почва". Вдвоем они много путешествовали по загранице и купили еще до революции квартиру в Париже, что им весьма пригодилось после эмиграции.
Одна за другой выходили книги прозы Гиппиус, печатались ее стихи, но ее неутомимой энергии хватало и на организацию Религиозно-философских собраний, которые были благословлены самим Победоносцевым. Однако попытки достичь взаимопонимания между православными иерархами и интеллигенцией, пытавшейся по-своему оживить церковную жизнь, не удались, и в 1903 году собрания были запрещены. Главной идеей Гиппиус было всехристианство, отрицающее самодержавие как власть от Антихриста. Однако лицо Антихриста она разглядела и в революции, которую прокляла еще сильнее, чем Бунин. Приводят в ужас цитаты из ее дневника за годы гражданской войны, полные омерзения от разгула обнаглевших люмпенов, унижающих тех, кого они называли "интеллигузией". Когда "народ безмолвствовал", он был жалок, но, когда народ распустежно безумствовал, по свидетельству Горького, он был страшен. Гиппиус отозвалась на этот катаклизм стихами: "Какому дьяволу, какому псу в угоду, Каким кошмарным обуянный сном Народ, безумствуя, убил свою свободу, И даже не убил - засек кнутом?", или: "Блевотина войны - октябрьское веселье!", или: "Лежим, заплеваны и связаны, По всем углам. Плевки матросские размазаны У нас по лбам". Презиравшая когда-то в юности все шпицрутенно-нагаечное, как все порядочные русские интеллигенты, Гиппиус иногда доходила до полной безжалостности, говоря о непонятой ею поэме Блока "Двенадцать" как о воспевании большевиков или накликая на голову народа повальное отмщение: "Мне пуля - на миг... А тебе нагайки, Тебе хлысты мои - на века!"
Когда перед Гиппиус встал выбор - свобода или Россия, и она, и Мережковский выбрали свободу. По ее свидетельству, в их последнем разговоре с Горьким у него вырвалось: "Я... органически... не могу... говорить с этими... мерзавцами. С Лениным и Троцким".
Затем Горький "встал, что-то глухо пролаял:
- А если... уйти... с кем быть?
Дмитрий живо возразил:
- Если нечего есть - есть ли все-таки человеческое мясо?"
Зинаида Гиппиус отнюдь не родилась такой, какой она стала во второй половине жизни, - эдакой контрреволюционной пифией, беспощадной в своей нетерпимости. Ее эволюция, сопутствуемая прозрением, легко просматривается в трех стихотворениях, которые мы и предлагаем читателям "Труда". Эти стихи сложились в противоречивый триптих, посвященный одной и той же дате - 14 декабря 1825 года. Первое, датированное 1909 годом, полно надежды на то, что героические призраки декабристов помогут России найти спасение. И во втором, вышедшем из-под пера в 1917 году, Гиппиус называет их "чистыми героями", но, ошеломленная революционной современностью, утверждает, что почти через столетие восторжествовали не они, а их палачи: "петлю Николая" перехватили "пальцы серых обезьян". В третьем, написанном в 1918 году уже как бы из небытия, речь о том, что идеалы декабристов рухнули, жертвы были напрасны, а наследниками декабристов объявили себя самозванцы.
Такие "наследники" становились могильщиками, опошляя идеалы лучших из декабристов.
"Пошлость не проявление жизни, а проявление не-жизни", - писала Гиппиус. Вот против чего она восставала: против пошлости, подменяющей идеалы идеологией.
Окончательное слово в истории, однако, не за Гиппиус и не за составителем этой антологии, писавшим совершенно противоречащие друг другу стихи о декабристах - и каждый раз совершенно искренне. Слово за нашими потомками, которые всех и вся когда-нибудь поставят на свои места в истории.
Такова Зинаида Гиппиус:
воспевать - не ее это роль.
Пелось многое ею, а выпелись
только горечь, проклятья и боль.
Не склонявшаяся к раболепствию
перед властью царя и попов,
заклеймившая революцию, -
хоть к чему-то ты знала любовь?
Дальний голос мне слышится: "К Господу..."
Ну а кто был такой твой Господь?..
А Господь - это все, что ниспослано,
все, что дьяволу не побороть.
14 ДЕКАБРЯ
Ужель прошло - и нет возврата?
В морозный день, в заветный час,
Они на площади Сената
Тогда сошлися в первый раз.
Идут навстречу упованью,
К ступеням Зимнего Крыльца...
Под тонкою мундирной тканью
Трепещут жадные сердца.
Своею молодой любовью
Их подвиг режуще-остер,
Но был погашен их же кровью
Освободительный костер.
Минули годы, годы, годы...
А мы все там, где были вы.
Смотрите, первенцы свободы:
Мороз на берегах Невы!
Мы - ваши дети, ваши внуки...
У неоправданных могил
Мы корчимся все в той же муке,
И с каждым днем все меньше сил.
И в день декабрьской годовщины
Мы тени милые зовем.
Сойдите в смертные долины,
Дыханьем вашим - оживем.
Мы, слабые, - вас не забыли,
Мы восемьдесят страшных лет
Несли, лелеяли, хранили
Ваш ослепительный завет.
И вашими пойдем стопами
И ваше будем пить вино...
О, если б начатое вами
Свершить нам было суждено!
14 декабря 1909
14 ДЕКАБРЯ 17 ГОДА
Д.С. МЕРЕЖКОВСКОМУ
Простят ли чистые герои?
Мы их завет не сберегли.
Мы потеряли все святое:
И стыд души, и честь земли.
Мы были с ними, были вместе,
Когда надвинулась гроза.
Пришла Невеста... И невесте
Солдатский штык проткнул глаза.
Мы утопили, с визгом споря,
Ее в чану Дворца, на дне,
В незабываемом позоре
И в наворованном вине.
Ночная стая свищет, рыщет,
Лед на Неве кровав и пьян...
О, петля Николая чище,
Чем пальцы серых обезьян!
Рылеев, Трубецкой, Голицын!
Вы далеко, в стране иной...
Как вспыхнули бы ваши лица
Перед оплеванной Невой!
И вот из рва, из терпкой муки,
Где по дну вьется рабий дым,
Дрожа, протягиваем руки
Мы к вашим саванам святым.
К одежде смертной прикоснуться,
Уста сухие приложить,
Чтоб умереть - или проснуться,
Но так не жить! Но так не жить!
14 ДЕКАБРЯ 18 Г.
Нас больше нет. Мы все забыли,
Взвихрясь в невиданной игре.
Чуть вспоминаем, как вы стыли
В каре, в далеком декабре.
И как гремящий Зверь железный,
Вас победив, - не победил...
Его уж нет - но зверь из бездны
Покрыл нас ныне смрадом крыл.
Наш конь домчался, бездорожен,
Безузден, яр - куда? куда?
И вот, исхлестан и стреножен,
Последнего он ждет суда.
Заветов тайных Муравьева
Свились напрасные листы...
Напрасно, Пестель, вождь суровый,
В узле пеньковом умер ты.
Напрасно все: душа ослепла,
Мы преданы червю и тле,
И не осталось даже пепла
От "Русской Правды" на земле.
Декабрь 1918