- Мне кажется, твой путь "от ползунков до фрака" был усеян розами, потому что даже очень грустные передачи не провоцируют пессимизма, внушаемого сегодняшним телевидением.
- Увы, нет. Я ташкентский детдомовец. Родители рано развелись, а маме из-за болезни требовался иной климат, и ей пришлось уехать в другой город. Поэтому меня отдали в интернат "для особо одаренных детей". Тогда у меня еще был абсолютный слух. Учителя нас там отчаянно лупили, на спинах рисовали звездочки, как в войну на фюзеляжах самолетов. Звездочка - проступок, за который в выходные не пускали ни к родным, ни к друзьям. У меня этих звездочек было, как у Покрышкина. А поскольку нас еще били линейкой по пальцам, то ненависть к музицированию осталась на всю жизнь.
- Сейчас дома у вас есть какой-нибудь инструмент?
- Да, пианино. Его купили, когда я был в командировке.
- Наверное, дочь учится играть?
- Да, против моего желания. А директора того интерната, которого мы люто ненавидели, позже арестовали и, кажется, посадили за воровство.
- Почему тебя потянуло из хлебного города в Москву?
- Знаешь, я впервые поехал в Россию в 16 лет. Это было самое сильное впечатление в моей жизни: проехали солончаки, потом оренбургские степи, въехали в Бузулукский бор. Я ночью открыл окно, вдохнул - и задохнулся запахами леса, прелой листвы, грибов. Я Россию сначала вдохнул и лишь потом увидел. После раскаленного Ташкента это было чудом...
- А что тебя, капитана ташкентского КВН, журналиста, потянуло в редкую и абсолютно не понятную многим профессию театроведа?
- Я на исторический факультет не мог поступить - туда шли дети узбекской знати. На филологический - скучновато. На журналистику - нереально: туда брали "национальные кадры". Оставался интернациональный театроведческий факультет в вузе с подозрительным названием ТТХуИ - Ташкентский театрально-художественный институт. Создали его блистательные педагоги, изгнанные из Москвы и Ленинграда за космополитизм.
- Я почему-то думала, что ты окончил ГИТИС...
- Правильно. Через два года учебы случилась в Ташкенте Декада русской литературы и искусства. И приехал Павел Александрович Марков - самый именитый и блистательный театральный критик XX века. Встречаясь с ним, я, тогда молодой и конфликтный, раскритиковал его книги, за что получил приглашение учиться в Москве на его курсе в ГИТИСе.
- У кого проходил практику?
- О, это особый сюжет. Меня и двух моих однокурсников направили в Театр на Малой Бронной, и мы тянули спички, чтобы попасть к Дунаеву, Веснину или Эфросу. Я вытянул Анатолия Эфроса. Долго сидел у него на репетициях, подружился и с ним, и с его семьей. Была смешная история, когда сын Анатолия Васильевича Дима уехал оформлять спектакль в Болгарию, сам Эфрос - ставить в Америку, а его жена Наталья Крымова - на какую-то конференцию. Я жил у них дома с собакой, которая снималась в фильме "В четверг и больше никогда", и был "диспетчером" - принимал звонки из всех точек их пребывания. Работал я тогда во Всероссийском театральном обществе. Однажды в отделе раздается звонок. Снимает трубку всем известный "стукач" и бледнеет: "Вам звонят из Америки и спрашивают, когда вы будете дома". Мне стоило больших трудов объяснить ему, что это не агент ЦРУ звонит, а Эфросу понадобилось что-то передать жене...
- Кажется, тогда в ВТО ты курировал театры Дальнего Востока...
-Представляешь, под моим патронажем было 18 театров! В 22 года для солидности я отрастил себе бороду. Работая в ВТО, пытался осуществить безумную идею: создать на Дальнем Востоке эдакую театральную Ривьеру. Те пьесы, которые запрещались в Москве, ставились там. Например, Людмила Петрушевская впервые была поставлена в Магадане. Замечательный Владимир Яковлевич Лакшин в Москве был в опале, а там вел семинары критиков. На Дальнем Востоке ставили тогда лучшие режиссеры, которым не давали работать в столице. Туда приезжали педагоги по сценическому движению, речи, устраивались выставки художников.
-Ну и почему ты ушел из ВТО?
- Меня выгнали по идеологическому доносу и не давали печататься. Я месяца два лежал и плевал в потолок. И вдруг в течение двух минут из-за двух звонков изменилась вся моя жизнь. Позвонил по телефону Георгий Александрович Товстоногов: "Владимир Борисович, я знаю ваши проблемы, я знаю, что вы сделали на Дальнем Востоке. Позвоните завтра в Театр Станиславского моему сыну, Александру Георгиевичу Товстоногову, он возьмет вас завлитом". И тут же звонок в дверь. В компании друзей пришла незнакомая девушка. Впос-лед-ствии она стала моей женой. И вот мы уже двадцать лет как живем вместе.
- Но ведь Театр Станиславского был тогда пепелищем: выгнали Андрея Алексеевича Попова и его учеников - Анатолия Васильева, Бориса Морозова, Иосифа Райхельгауза...
- Да. Но я человек рисковый и решил попытаться разбить на пепелище газон. Потом перешел в театр "Эрмитаж", а чуть позже - в журнал "Театральная жизнь".
- Ну а как же в твоей жизни случилось телевидение?
- Будешь смеяться, но опять раздался звонок. Из студии "К-2", только что образованной на только что организованном Российском телевидении. Меня позвали в одну из программ в качестве участника, который полемизировал с кинорежиссером, снявшим фильм по Хармсу. Я отчаянно с ним ругался, передача вышла живая, и мне предложили вести свою программу. Ее надо было придумать. А название родилось случайно, из прочитанного у Немировича-Данченко, который говорил актерам, уезжавшим выступать на фронт: "Только при любых обстоятельствах - фраки и вечерние туалеты!" Посмотри кинопленки фронтовых концертов: канонады, грязь, кровь, но артисты - непременно во фраках и вечерних платьях.
Слова Немировича-Данченко у меня шли титрами к каждому выпуску "Фрака", а их уже около 60. Но героев передачи я подбирал не по принципу, кому фрак к лицу: я сам однажды его надел, понял, что он идет мне как корове седло, и поменял на жилетку. Мои герои - это люди искусства, которые сохраняли артистизм и достоинство. Ими были Олег Ефремов, Булат Окуджава, Александр Вампилов, Михаил Ульянов, Александр Володин, Валентин Гафт, Леонид Енгибаров, Анджей Вайда, Марк Захаров, Петр Фоменко, Андрей Гончаров... Смысл "Фрака" в том, что он не просто о театре, а о жизни, увиденной театром и через театр. Мы снимали во Владивостоке, Омске, Новосибирске, Магнитогорске, проехали весь Енисей от Ледовитого океана до Красноярска, снимали на Бродвее - и это был первый случай, когда русских допустили снимать американский мюзикл. Мы снимали безумие чикагской биржи, театры Франции и Польши...
-Так вот когда ты стал заслуженным деятелем искусств Польши! А потом главным режиссером "К-2". И еще сам начал ставить спектакли - у нас и за рубежом. И был приглашен в жюри премии "Золотая маска".
- Но тут раздался звонок из московского комитета по культуре. Мне предложили подумать о художественном руководстве Театра имени Пушкина. Насколько я знаю, это же предложение поступило и другим достойным людям.
-Театр имени Пушкина сейчас находится в тяжелейшем состоянии. Готов ли ты к "хирургическому вмешательству", чтобы кардинально изменить ситуацию в коллективе?
-Я так не считаю. Не надо выкидывать людей и набирать новых, надо дать возможность проявить свой талант тем, у кого он есть. А труппа в Пушкинском сильная, поверь мне. Мне кажется, я знаю, как вернуть ей былую славу... У меня есть секретный ключик.