Когда впервые побывал во Франции и повидал Париж, Валанс, Труа, Лион, Авиньон и несчетные малые городки, я всякий раз только вздыхал, видя на площадях памятники солдатам Первой мировой войны, особенно трогательные в этих малых городках. В этих гипсовых солдатах не было героизма. Кажется, они возвращались домой и останавливались в печали, не узнавая родных улиц и не видя близких, которых оставляли, уходя на фронт. Было в них что-то как будто виноватое.
А что же у нас-то, думалось тогда, нет таких памятников? Ведь уж кого изменила та далекая война, так нас. Каким восторгом, каким общим подъемом начиналось! Сколько героев дали первые годы! Сколько подвигов и побед! Каждый офицер — Гумилев! Каждая сестра милосердия — царевна! А уж совсем скоро другой поэт похвалится, что «был первый в стране дезертир», и все повалится необратимо...
Вот кому бы стоять теперь виновато в бронзе и гипсе по родным городам с ненужной винтовкой, не смея поднять глаз на историю, равно смоленским, тульским, нижегородским и их «невинным» братьям по окопам из Константинополя, Галлиполи, Сербии. И, может, не зря этой войне выпало стать великой и забытой. Была в этом какая-то высшая справедливость.
А подумал я об этом, глядя на новенького бронзового солдата этой «великой и забытой», вставшего в Пскове в соседстве с вокзалом, на котором в присутствии храброго генерала Первой мировой Рузского, разошедшегося по героическим плакатам той поры, последний государь подпишет отречение, начавшее новую историю России. И не удержит горечи в дневнике: «Кругом трусость, обман и предательство», — и скажет это не о красноречивых думских депутатах, а как раз вот о них, высших офицерах.
Уходил солдат на войну служить вере, царю и отечеству, а вернулся с нее, когда уже ни веры, ни царя, ни отечества. Уходил с пением «Смело мы в бой пойдем за Русь святую», а возвращался с той же винтовкой и той же песней, да уж вместо «святой Руси» шел в бой с другим припевом: «За власть Советов»...
И вот ищи теперь для памятника образ героя той войны. Представь его полным георгиевским кавалером (а они были, были!), а где же победа? И поставь хоть в каждом городе по Колчаку, Корнилову, Врангелю, а уж историю не поворотишь. И на героическую не перепишешь.
Нет, уж лучше вот такого — повинного, чтобы нечаянно не сочинить новой лжи о русском герое. Великая была война, а обернулась стыдом и разошлась на грассирующую поэзию о том, как «зло и ненужно опустили их в вечный покой» и о том, что «в бездарной стране даже светлые подвиги — это только ступени в бесконечные пропасти:» И о поручике Голицыне и корнете Оболенском. И о том, как «уходили мы из Крыма, уходили навсегда. Я с кормы все время мимо в моего стрелял коня...»
Столетие Первой мировой — хороший повод поглядеть себе в глаза без исторического передергивания и самообмана. Сумеем так поглядеть, так, глядишь, как говорил один умный революционный демократ, может быть, впервые «ангел этики победит дьявола эстетики» в новых памятниках русскому солдату, которые будут учить нас новой исторической прямоте.
