Конечно, Черняков в прежних работах немало постарался, чтобы за ним ходила слава "режиссера-хулигана": то Аиду сделает жертвой тоталитаризма, то Тристана с Изольдой поместит в небоскреб посреди города, где идет гражданская война... Но ничего подобного в новой постановке нет. Разумеется, мы не найдем здесь музейного воссоздания пушкинского времени: постановщик понимает, что с классическими версиями академических театров конкурировать не стоит - "не его территория". Но поступил он с хрестоматийным произведением на сей раз деликатнее, чем это бывало с ним раньше. Никакого явного анахронизма: герои одеты в костюмы, стилизованные под XIX век. И обстановка дома Лариных вполне ожидаема, проста, скромна.
Но Черняков не был бы самим собой, если бы не придумал "чего-нибудь эдакого". Особенно разыгралась фантазия в сцене бала у Лариных. Здесь Ленский не кусает тихо губы, наблюдая, как Онегин со скуки и развлечения ради отбивает Ольгу. Он устраивает шумный демарш - отодвигает в сторону старичка Трике, уже готового проскрипеть Татьяне свои куплеты "Ви роза, бель Татиана", надевает на голову шутовской колпак и, кривляясь, поет эти куплеты сам! Дескать - ты у меня невесту уводишь, так я за твоей девушкой приударю...
Что ж, остроумно и органично. Но не всегда эти качества у Чернякова в должной мере сочетаются. Например, мне понятно желание режиссера уйти от романтической ходульности в картине дуэли. Да ее, дуэли, по Чернякову, и не было вовсе: просто герои после вечеринки и возлияния не разошлись по домам, а остались у Лариных. Поутру Ленский, мучимый ревностью и похмельем, хватает некстати подвернувшееся ружье, Онегин пытается его образумить, завязывается возня, гремит случайный выстрел, ставший роковым...
Тоже по-своему занятно. Но все же в тексте четко говорится именно о дуэли. Вместо этого под команду Зарецкого "Теперь сходитесь!" разыгрывается кровавая "бытовуха" в духе криминальных киношных драм. Получается, что постановщик, уходя от ставших абсурдными штампов, творит новый, еще больший абсурд.
А зачем было заставлять Татьяну так невротически гримасничать весь спектакль? Мысль режиссера прозрачна: в светском обществе, больном пошлостью, человек, чьи чувства сильны и искренни, сам кажется больным. Но постановщик с актрисой явно перегнули палку, и Татьянины нескончаемые шизофренические ухмылки, скорее, раздражают, чем вызывают сочувствие.
Тем более обидно, что для тезки героини, певицы Татьяны Моногаровой, эта роль могла бы стать рубежной. Именно ее исполнением юная Таня полтора десятилетия назад очаровала музыкальную Москву на сцене театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. То была замечательная постановка самого Станиславского, воссозданная по сохранившимся заметкам великого режиссера. Нынче же, возвращаясь на большую столичную сцену после длительного перерыва (Моногарова по личным обстоятельствам несколько лет почти не пела, потом выступала за рубежом), талантливая исполнительница предстала не в самой выигрышной для себя сценической версии...
Заметно теплее публика приняла тенора Андрея Дунаева (Ленский), меццо-сопрано Маргариту Мамсирову (Ольга), баса Александра Науменко (Гремин) и даже польского баритона Мариуша Квеченя (Онегин), певшего так выразительно, что его акцент под конец перестал "царапать слух".
А вот на долю "старой гвардии" выпали настоящие овации. Имею в виду легендарную Эмму Саркисян (сорок лет назад изумлявшую в роли Кармен) в партии няни, а особенно - неувядаемую Маквалу Касрашвили в роли старой Лариной, не только замечательно поющую, но и лихо отплясывающую вальс на громадных каблуках!
Свою долю аплодисментов сорвал дирижер Александр Ведерников, попытавшийся восстановить камерную прозрачность звучания первой редакции оперы, изначально предназначавшейся Чайковским, как известно, не для императорской сцены, а для скромного оперного класса консерватории.
Для тех же, кто не мыслит "Онегина" вне академической постановки 60-летней давности, ее пообещали сохранить на сцене Государственного Кремлевского дворца. Думаю, это правильно: работа классиков - режиссера Бориса Покровского и художника Петра Вильямса - того стоит. Правда, ироничный Жерар Мортье - директор Парижской оперы, случившийся в эти дни в Москве (и, к слову, пришедший в восторг от постановки Чернякова), с усмешкой заметил, что нигде в мире спектакли "столько не живут". Но за насмешливой интонацией мне послышалось в его словах и скрытое восхищение силой духа старого русского театра.