ГАВРИЛА ДЕРЖАВИН
1743-1816
Пушкин, не сотворяя себе кумира из Державина, критически и влюбленно штудировал его. "...Некоторые оды Державина, несмотря на неровность слога и неправильность языка, исполнены порывами истинного гения...", - писал он. Они оба шли друг к другу из разных времен, и на экзамене в Царскосельском лицее времена сплавились в то, что впоследствии назвали Золотым веком.
Владислав Ходасевич упоминает в своей книге "Державин" о первых шагах необыкновенного мальчика по родной земле:
"От рождения был он весьма слаб, мал и сух. Лечение применялось суровое: по тогдашнему обычаю тех мест запекали ребенка в хлеб. Он не умер. Было ему около года, когда явилась на небо большая комета с хвостом о шести лучах. В народе о ней шли зловещие слухи, ждали великих бедствий. Когда младенцу на нее указали, он вымолвил первое свое слово:
- Бог!"
Гаврила Романович Державин, выходец из небогатой дворянской семьи, обучался в казанской гимназии, но не закончил ее. С 1762 года служил в Преображенском полку, где через десяток лет получил звание прапорщика. В 1774-м был в войсках, воевавших против Пугачева. Слава и августейшая милость свалились на его голову, когда в 1783 году журнал "Собеседник любителей российского слова" открылся его одой "Фелица". Императрица Екатерина несколько раз перечитывала "Фелицу", хотя друзья Державина и побаивались, что она может прогневаться на некоторые вольности. "Как дура, плачу", - сказала она своей подруге Дашковой. Но Екатерина хотела, чтобы Державин всю жизнь писал вариации этой оды, а ему намеки на это быстро осточертели.
Не прижившись при дворе и в то же время охраняемый дланью Фелицы, Державин был послан губернатором сначала в Олонецкую, а потом в Тамбовскую губернию. Слишком усердная борьба губернатора против мздоимства привела его на скамью подсудимых в 1788 году, но Сенат его оправдал. В 1791-м Екатерина назначила Державина статс-секретарем, в 1793-м - сенатором. Но ее не могло не раздражать, когда он призывал "Без помощи, без обороны Сирот и вдов не оставлять", "Исторгнуть бедных из оков". Коллеги-сенаторы приобиделись, читая ядовитые державинские строки в сатире "Вельможа":
Осел останется ослом,
Хотя осыпь его звездами;
Где должно действовать умом,
Он только хлопает ушами.
Власть то приближала его к себе, то отталкивала, видя его своенравность. Власть и поэзия все более отдалялись друг от друга в России. Последним поэтом в Сенате по инерции оказался желто-седой желчный аристократ Вяземский, похожий на живой анахронизм. Лермонтова, Некрасова, Блока, Гумилева в Сенате было уже невозможно представить. Попытка привлечения писателей на службу к власти после Октябрьской революции во многих случаях способствовала трагическому концу - нравственному или физическому. Первые относительно свободные выборы народных депутатов СССР в 1989 году, когда еще можно было быть избранным без мощных заспинных денег, вынесли на общественную трибуну многих писателей - от Распутина до Евтушенко. Но это было уникальное время. Сейчас политика стала настолько непоэтичной, что поэта в Думе представить немыслимо. Солженицын во время выступления перед зевающими народными избранниками выглядел белой вороной. Он говорил на другом русском и на другом нравственном языке. Когда-то такое же несовпадение этих двух языков с языком политики и привело к тому, что Державин и царский Сенат стали несовместимы.
Однажды на обороте письма Державин набросал себе эпитафию: "Здесь лежит Державин, который поддерживал правосудие; но, подавленный неправдою, пал, защищая законы".
Державин реформировал традиционную русскую оду, избавив ее от пустопорожней лести и превращая "одические рати" то в философские размышления о жизни и смерти, то в прямую пародию на царедворческое славословье.
Державин, если верить Давиду Самойлову, "знал, что лиры запросто не дарят". Но лиры запросто и не берут из чужих рук. А Пушкин свою лиру - из державинских рук - взял! Взял, хотя немедленно перенастроил. Но в этом и разница между подражателями и продолжателями.
Самому Державину - первому после доселе неизвестного нам автора "Слова о полку Игореве" русскому поэту с могучими проблесками гениальности - пришлось взять в руки лиру, которую некому было настраивать, кроме него самого. Он не пользовался уже подготовленным музыкальным слухом нации - он этот слух создавал. Именно через него к Пушкину пришла античная вечность горациевского "Памятника". В державинском варианте поэтической заповеди значилось: "...И истину Царям с улыбкой говорить". Улыбка не всегда получалась. Пушкин добавил к державинскому варианту две существеннейшие миссии поэта:
...в мой жестокий век
восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
В Державине это уже было, но только в зачатке. Пушкин утвердил это навсегда. После Пушкина невозможно быть русским поэтом без принятия обета свободы и обета милосердия. Феноменально одаренного Маяковского убило как человека и поэта то, что восславлению свободы он пытался противопоставить коллективную несвободу: "Я хочу, чтоб в конце работы завком запирал мои губы замком", а милость к падшим готов был заменить классовой ненавистью: "Теперь для меня равнодушная честь, что чудные рифмы рожу я. Мне как бы только почище уесть, уесть покрупнее буржуя".
Сказал или не сказал на самом деле годовалый Гаврюша Державин слово "Бог" при виде кометы, не так важно, он сам оказался такой кометой.
Пандорный, вздорный, льстивый, гениальный,
как бык, бодлив, как мачеха, сварлив,
такой скандальный, но за всех страдальный -
что в нем бурлило, душу просверлив?
Чего добился, стольких прозевавший,
влюбленный в деньги, не умея красть,
власть презиравший, а на слуг оравший
и все-таки цепляючись за власть?
Как водопад, не умеряя страсть,
сумел красиво - с грохотом - упасть.
Лингвисты будут, может быть, и правы,
что залезаю не в свои дела,
но больше, чем Державин от державы,
держава от него произошла!
НА ПТИЧКУ
Поймали птичку голосисту
И ну сжимать ее рукой.
Пищит бедняжка вместо свисту,
А ей твердят: Пой, птичка, пой!
1792 или 1793
ВЛАСТИТЕЛЯМ И СУДИЯМ
Восстал Всевышний Бог, да судит
Земных богов во сонме их;
"Доколе, - рек, - доколь вам будет
Щадить неправедных и злых?
Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять.
Ваш долг спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров;
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков".
Не внемлют! - видят и не знают!
Покрыты мздою очеса:
Злодействы землю потрясают,
Неправда зыблет небеса.
Цари! - Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья,
Но вы, как я, подобно страстны
И так же смертны, как и я.
И вы подобно так падете,
Как с древ увядший лист падет!
И вы подобно так умрете,
Как ваш последний раб умрет!
Воскресни, Боже! Боже правых!
И их молению внемли:
Приди, суди, карай лукавых
И будь един Царем земли!
<1780>
ПАМЯТНИК
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит
быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
Так! - весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь Славянов род вселенна будет чтить.
Слух пройдет обо мне от Белых вод
до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,
Что первый я дерзнул в забавном Русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину Царям с улыбкой говорить.
О Муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой, неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.
1795
СНИГИРЬ
Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый Снигирь?1
С кем мы пойдем войной на Гиенну?2
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысячи воинств, стен и затворов,
С горстью Россиян все побеждать?
Быть везде первым в мужестве строгом,
Шутками зависть, злобу штыком,
Рок низлагать молитвой и Богом,
Скиптры давая, зваться рабом,
Доблестей быв страдалец единых,
Жить для Царей, себя изнурять?
Нет теперь мужа в свете столь славна:
Полно петь песню военну, Снигирь!
Бранна музыка днесь не забавна:
Слышен отвсюду томный вой лир;
Львиного сердца, крыльев орлиных
Нет уже с нами! - что воевать?
1800
ПРИЗНАНИЕ
Не умел я притворяться,
На святого походить,
Важным саном надуваться
И философа брать вид;
Я любил чистосердечье,
Думал нравиться лишь им,
Ум и сердце человечье
Были Гением моим.
Если я блистал восторгом,
С струн моих огонь летел:
Не собой блистал я - Богом;
Вне себя я Бога пел.
Если звуки посвящались
Лиры моея Царям, -
Добродетельми казались
Мне они равны Богам.
Если за победы громки
Я венцы сплетал Вождям, -
Думал перелить в потомки
Души их и их детям.
Если ж где Вельможам властным
Смел я правду брякнуть вслух, -
Мнил быть сердцем беспристрастным
Им, царю, отчизне друг.
Если ж я и суетою
Сам был света обольщен, -
Признаюся, красотою
Быв плененным, пел и жен.
Словом: жег любви коль пламень,
Падал я, вставал в мой век.
Брось, мудрец! на гроб мой камень,
Если ты не человек.
1807
<ПОСЛЕДНИЕ СТИХИ ДЕРЖАВИНА>
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы!
6 июля 1816
1 У Автора в клетке был Снигирь, выученный петь колено военного марша; когда Автор по преставлении сего героя (А.В. Суворова. - Е.Е.) возвратился в дом, то, услыша, что сия птичка поет военную песнь, написал сию оду в память толь славного мужа. - Объяснение Державина.
2 Так Державин называет революционную Францию.