Был у Варвары Петровны Тургеневой дворник Андрей. Варвара Житова (тайная дочка Варвары Петровны от домашнего доктора Берса) описывала его в своих мемуарах с явной симпатией: "Замечательно огромное, но совершенно пропорциональное с его гигантским ростом лицо Андрея всегда сияло добродушной улыбкой. Сила его была необыкновенная, а руки так велики, что, когда ему случалось брать меня на руки, я чувствовала себя, как в экипаже".
Андрей был глух и нем, жил в деревянном флигеле и обладал известностью общемосковской: "Варвара Петровна щеголяла своим дворником-гигантом. Одет он был всегда прекрасно и, кроме красных кумачовых рубашек, никаких не носил и не любил... В Москве зеленая блестящая бочка и красивая серая в яблоках заводская лошадь, с которыми Андрей ездил за водой, были очень популярны у фонтана близ Александровского сада. Там все признавали тургеневского немого, приветливо его встречали и объяснялись с ним знаками".
А еще был у Андрея песик, белый и с коричневыми пятнами. И этот песик чем-то не понравился хозяйке, и она велела утопить животное. Что Андрей и сделал на Москве-реке, в районе Лужников.
Кстати, "Муму" Иван Сергеевич писал не здесь, а в Петербурге, будучи под арестом, в полицейском доме Второй Адмиралтейской части. Его посадили на месяц за статью о Гоголе, которую цензура запретила, но которую Тургенев тем не менее опубликовал в "Московских ведомостях". В этом полицейском доме он и вспомнил события, которые происходили на Остоженке, и сделал маленькую повесть о своей любимой матери, о славном дворнике Андрее и его несчастном песике.
Правда, описанный в этом произведении Герасим был гораздо более непримиримым и гордым, чем его прототип. Герой "Муму" ушел в деревню и этим выразил свой классовый и человеческий протест против хозяйки-самодурки. А настоящий дворник, утопив Муму, барыню простил и продолжил щеголять в красных рубахах, ездить к Александровскому саду за водой и оставался верным крепостным старой закваски. А если барыня дарила ему что-нибудь (к примеру, яркую красную ленту), он целовал ей ручку, а потом показывал на барыню и бил себя кулаком в грудь. Тем самым объясняя, как он любит свою благодетельницу. И, вероятно, выражая готовность утопить еще добрую дюжину собак.
Варвара Житова, которая была свидетельницей всех этих событий, лишь прочитав "Муму", задумалась о том, что дворнику было, наверное, не слишком сладко. И написала панегирик творчеству своего сводного брата: "Да! Надо было иметь ту любовь и то участие к крепостному люду, которые имел наш незабвенный Иван Сергеевич, чтобы дорываться так до чувства и до внутреннего мира нашего простолюдина. Узнал же он, что Немой скучал и плакал, а мы все даже внимания не обратили... И только прочитав "Муму", расспросила я очевидцев и узнала, что он действительно сначала сильно грустил".
* * *
В наши дни дом N 37 по улице Остоженка - один из самых странных в Москве. На нем, к примеру, две мемориальные доски. И обе говорят о том, что здесь живал Иван Сергеевич Тургенев. На левой значится, что он проживал тут с 1839 по 1851 годы, а на правой - с 1841 по 1851 годы.
Принято считать, что "правильная" мемориальная доска - та, где стоят цифры "1839 - 1851". Ее торжественно, с речами и оркестром, открыли в 1980 году. А вот доска с другими датами возникла несколько позднее - в самом конце восьмидесятых. В те времена в Москве царил необычайный хаос, и один из почитателей Тургенева, исследователь П., воспользовался этим.
П. непостижимым образом установил, что до 1841 года великий русский писатель не появлялся в этом доме, и решил увековечить истину, которая ему открылась. Заказал знакомому кладбищенскому скульптору скромную доску (на шикарную у него просто денег не хватило) и собственноручно (не без помощи того же скульптора) приделал ее к зданию. Среди бела дня, на глазах у общественности и милиции. Правда, снимать старую доску тот исследователь побоялся - мало ли чего, еще в тюрьму за воровство посадят. А так - вроде бы ничего не крал, напротив, приумножил достояние.
Со временем к новой доске привыкли, перестали замечать ее. А если кто и обращал внимание на то, что здесь висит несколько больше досок, чем положено, то даты уж, конечно, не сверял.