Вторым человеком, скрывшимся в разрушенных стенах от мирской суеты, стала игуменья Мариам, тогда, пять лет назад, - просто матушка Мариам. В половодье, чтобы добраться до ближайшего селения, брала лодку и гребла. Без мира не обойтись, там рабочая сила, а без нее двум пожилым людям не поднять обитель из руин. Несколько веков стояли себе развалины, а у краснозвездных большевиков взялась откуда-то охота лезть по болотам, чтобы взорвать храм и разгромить кельи. Уже в новые времена из КГБ пришлют документ - историю мучений одного из игуменов. Семидесятилетнего старца сослали в Архангельскую область из-за того, что после разгрома монастыря собирал в Карачеве братию и проповедовал о любви и долготерпении. А золото партийные разбойники разворовали на какие-то свои революционные нужды.
Было и знамение великой разрухи: как раз накануне отмены крепостного права обвалился в монастыре недостроенный храм Богоматери Споручницы. Позже знамений случалось множество. Подведет школьный директор детей к стенам келий, велит соскабливать росписи, а они, глядишь, снова проявились. Ломом и молотками тогда начали щербить штукатурку, довели-таки разор до конца. В конце же проглянуло небо, потому что братские кельи лишились крыши. Неба не предусмотрели, оно и стало первым добрым знаком. А накануне возрождения монастыря случилось и вовсе радостное знамение - просветлел лик на замутненной иконе "Споручница грешних". Стало быть, можно строить...
Матушка Мариам всю жизнь портняжного ремесла держалась. От веры, следуя родительскому слову, не отступала, даже повенчались с мужем, когда обряд приравнивался большевиками к подрыву основ. Окна ставнями закрыли, двери заперли и тайно провели венчание. Выросли дети - главным мирском долгом меньше, и пять лет назад матушка Мариам переплыла речку Песочню. Пока не поднялись разрушенные монастырские стены, единственной защитой обители была речка. Но ограда понадобилась. Требовалось, кроме того, восстановить храм, дома игумена, трапезную, возвести крышу над кельями. Прежде Николо-Одринский был монастырем мужским, а возрождался как женский. Даже с появлением монахинь силенок не хватало. Пришлось матушке Мариам, которую епархия назначила настоятельницей обители, в начальную пору побираться вместе с первыми сестрами обители возле рынков и вокзалов. Гроши наскребли, а потом пошли с поклоном к богатым людям. Время было насквозь лживое, доверчивый народ как раз горел на финансовых пирамидах, а вот монахиням верили, и какие-то средства удалось собрать.
Первым делом возмечтали восстановить небольшую церковь в здании, где прежде ютилась братия. О том, чтобы поднять из праха храм, стоявший посреди монастыря, и не помышляли. В нем, говорят, по пять тысяч человек вмещалось - размах православный! Пришли в монастырь мужики-строители, верой не просветленные, принялись церковь и кельи поднимать. Но воровали и обманывали настоятельницу.
- В монастыре скорбей не воз, а целый обоз, - с доброй печальной улыбкой говорила игуменья. - Прощала им все.
На всепрощении церковь и поставили, молиться стали, а молитву, признавались благотворители, они сразу почувствовали. На добре добро произросло. Потянулись, услышав о далекой обители, страждущие. Сначала одна, потом другая. Нынче здесь три десятка монахинь. Марфа, полковница из Москвы, явилась, когда ей стукнуло восемьдесят два:
- Возьми меня, матушка Мариам.
- Ну куда ж я тебя возьму в таком возрасте?
- А я трудиться буду.
И трудится день и ночь на удивление молодым, псалтырь читает. А читать должно круглые сутки, иначе не отмолить грехи мира.
Монахине Ксении лишь тридцать три года, просветленное лицо в черном овале кажется еще моложе. Но слишком умны глаза, слишком трепетны движения, чтобы у неискушенного мирского человека не зародились сомнения... Как можно уйти из мира, мать Ксения? Училась в московском институте на библиотекаря, все, кажется, только начиналось...
- Я счастлива. Здесь новая жизнь. Попала в монастырь по благословению старца, это было в Калужской области, откуда я родом. Вера в Бога заставила пойти сюда. Я и родителей привела в Церковь, они даже повенчались по православному обряду. Бог каждому вкладывает желание познать смысл жизни.
Десять лет назад она впервые прочла Евангелие, в двадцать шесть зашла в храм. Нынче у монахини Ксении одно из послушаний соответствует институтскому образованию. Она пишет летопись монастыря, так и ходит с папочкой вдоль келий. А сведений мало осталось, надо в архивах сидеть, только это сложно. Ведь в прежние-то времена, переступив монастырскую ограду, человек уже не мог выйти за нее. Нынче, правда, правила смягчились, можно даже изредка видеться с родственниками. Родители Ксении несколько раз приезжали в обитель. Отец порадовался за дочь. Ответная радость прежде тоже считалась бы греховной, ведь даже имя мирское следовало забыть, приняв монашеский постриг. А что же молодость? Говорят, теперь до тридцатилетнего возраста лучше не приходить в монастырь - не примут. Может, это и есть ответ.
В шесть часов встают сестры, а летом в пять. Сначала правила монашеские, потом акафист читают, с восьми литургия начинается, и все идут на послушание. В полдень трапеза под низкими сводами. Едва ступив в трапезную, натыкаешься на пианино. Откуда? Подарили, оказывается. Играла на нем одна девушка, пожелавшая стать монахиней, но не выдержала, возвратилась в мир. Всякое случается. А кушанья едва ли не весь год постные. В этот раз трапезничали супом с почерневшими грибами, капустой и тушеной фасолью. Между тем община не только выращивает овощи, но и содержит скот. Его продают, чтобы рассчитаться за газ.
После часового отдыха - снова послушания до самой вечерни. Потом еще одна трапеза, после которой начинаются предночные правила. В десять вечера расходятся по кельям - обычные комнаты с кроватью и столиком. Здесь уже каждый может творить свою молитву сколько угодно.
- Духовная жизнь сложна, не всякий может выдержать суровые испытания, например отшельничество, - говорила игуменья. - У нас в стране то все в безбожниках ходили, а то кинулись поклоны бить или истязать себя постом. Здоровье не выдерживает, иные умом повреждаются. А надобно быть здоровым и трудиться. Главная доблесть - рассуждение. Пусть не ждет народ добра, пока не покается. И пока Ленина не захоронят. Нынче миллионы стоят со свечами, но многие среди них фарисеи.
Проповедь - с мягкой, доброй улыбкой. И невольно замечаешь, как светлеют лица монахинь, проходящих мимо настоятельницы и кланяющихся ей. Матушка Мариам с любовью называет их всех своими детьми. А монастырь - местом духовного подвига.