- Владимир Теодорович, вас многие считают баловнем судьбы, которому все легко дается. Наверное, отчасти виной тому и ваш сценический имидж: романтичный, вопреки возрасту спортивный...
- Может быть. На самом деле все достигается каторжным трудом. Я давно не принадлежу сам себе. С одними только "Виртуозами Москвы" за этот год записали три новых диска. Один называется "Приношение Альфреду Шнитке", другой посвящен музыке замечательного эстонского композитора Арво Пярта. Надо знать Арво, который, несмотря на то что меня с ним связывает долгая дружба, затребовал эту запись, прежде чем дать разрешение на выпуск CD. Только что отправлен в производство диск с музыкой Шенберга, Веберна и Бартока. Любопытно, что президент звукозаписывающей фирмы, с которой мы обычно работаем, позвонил мне и сказал, что все предыдущие записи Шенберга из своего каталога он аннулирует, потому что лучшего исполнения музыки знаменитого австрийца он не слышал.
- А что с Национальным филармоническим оркестром?
- В нашем первом сезоне, от дебюта в сентябре до заключительных выступлений в мае, мы прошли большой путь, много работали над сыгранностью отдельных групп и оркестра в целом. Музыканты научились слышать друг друга. Тоже записали три диска. Первый - сочинение Исаака Шварца, посвященное холокосту, на втором - "Лебединое озеро" и "Щелкунчик" Чайковского, а на последнем - Третий концерт Рахманинова и его же Симфонические танцы, произведение безумно сложное для исполнения, являющееся в каком-то смысле духовным завещанием композитора. И оно мне очень близко - отчасти потому, что с ним связаны воспоминания о дружбе с Евгением Федоровичем Светлановым, потрясающим исполнителем Рахманинова. Также для оркестра была очень важной только что завершившаяся поездка по городам Сибири и Урала. Я вообще люблю ездить по России. Очень трогает теплота, с которой у нас встречают артистов. Например, запомнилась одна афиша, на которой было написано: "Национальный филармонический оркестр", в скобках указано - 120 человек, напечатан мой портрет, а от руки кто-то добавил: "Приедет сам!"
- В течение сезона высказывались самые различные, в том числе скептические, мнения по поводу акустики Большого (Светлановского) зала Дома музыки...
- Критиковать всегда найдется за что. Но знаете, из-за того, что там постоянно проходят концерты, акустика улучшилась сама по себе: происходит вибрация, а она меняет отражающие свойства материалов, зал как бы начинает живее "дышать". Кроме того, публика своей энергетикой "согревает" пространство. Ну а буквально на днях начали устанавливать орган. Конечно, доработка еще потребуется. Самое главное - мне удалось убедить Юрия Михайловича Лужкова, что после того, как Москва вложила столько средств в Дом музыки, нужно довести начатое до ума. Мы пригласим экспертов, проведем всестороннее исследование Светлановского зала, чтобы использовать все возможности естественной акустики - тогда к электронной подзвучке можно будет прибегать только в крайних случаях.
- В последнее время вы нередко жалуетесь, что все труднее совмещать дирижирование и игру на скрипке.
- Тем не менее совсем недавно я сыграл в Ереване сольный концерт из произведений Брамса, Шнитке, Пярта и Рихарда Штрауса. Хотя, конечно, возраст так или иначе диктует "крен" в сторону дирижирования. Физиология неумолима. В дирижировании же главное - не быстрота движений и выносливость (хотя и они нужны), а зрелость музыкального прочтения, что как раз со временем и нарабатывается.
- Вы много перемещаетесь по миру, долго жили в Испании, имеете квартиру в Париже... А где ваш дом?
- В России. В Москве.
- Но в России положение с классической музыкой значительно хуже, чем в благополучных странах. Что надо делать, чтобы поднять ее престиж?
- В каком-то смысле произошло неизбежное. Понимаете, в сталинское время интеллигентные люди приходили на концерт и в симфониях Шостаковича слышали ту "крамольную" правду об обществе, которую нельзя было сказать вслух словами. Сегодня этой исключительной роли у музыки уже нет. Но это не значит, что серьезное искусство должно погибнуть. Лично я работаю по 12 часов в день, с 10 утра до 10 вечера, именно для того, чтобы этой невозвратимой потери не произошло.
- За 40 лет работы на сцене вы сыграли несколько тысяч концертов. Наверное, выработалась прочная привычка и ни о каком волнении нет речи?
- Любой предстоящий концерт - это неопределенность, а значит, неуверенность в себе. Кроме того, у меня нет понятия "рядовой концерт". Играю в провинции так же ответственно, как и в столице, потому что стоит только немножко себе позволить слабину, как через некоторое время уже и в столице не сможешь играть хорошо.
- Когда выходите на сцену, волнение пропадает?
- Да, но постепенно. Ты как бы попадаешь в поле музыки, в ее магию. Все остальное перестает существовать. Я помню, как однажды на гастролях в Стокгольме мне позвонил Светланов, у которого тогда был трудный период в жизни, и он потреблял вино в больших, чем следовало бы, количествах. Кстати, о вине - сейчас я, кажется, понимаю, почему многие дирижеры начинают пить: ведь в твоей голове после записи или концерта "крутится" невероятное обилие музыки, и надо ее как-то заставить замолчать, "погасить"... Так вот, Евгений Федорович в три часа ночи пригласил меня к себе в номер и сказал фразу, которую я запомнил навсегда: "Не знаю, веришь ли ты в переселение душ, но мне иногда кажется, что душа Рахманинова поселилась во мне"... Если отбросить винную эйфорию, то понятно, какая глубокая в этих словах мысль. Во время исполнения музыки, особенно больших композиторов, возникает ощущение встречи с ними на каком-то космическом уровне. У Баха, Шостаковича и многих других в нотах зашифровано очень много тайных смыслов, которые в некоторых случаях удается понять и раскрыть - например, через параллели с поэзией или живописью соответствующей эпохи. А то и через личный жизненный опыт: с тобой самим, как выясняется, происходило нечто подобное тому, о чем повествуют в музыке эти великие личности. И тогда начинаешь чувствовать, что говоришь со сцены как бы от первого лица.
- Но в таком случае после каждого концерта вы должны переживать изрядное опустошение.
- Так и происходит. Очень помогают овации. Это энергия, которая посылается из зала, чтобы ты просто не умер.
- Вы отдаете музыке свою жизнь. А что музыка возвращает вам?
- Очень многое. Цветаева сказала, что мир построен на созвучиях. Мне же музыка помогает находить в жизни целостность, увидеть гармонию между различными ее проявлениями.
- Несколько раз вы довольно резко высказывались в адрес нашей современной музыкальной журналистики и даже утверждали, что серьезной, профессиональной критики у нас нет.
- Ничего не могу добавить к тем словам еще и потому, что практически не имею времени читать газеты. Да и что реагировать на каждый задиристый выпад? Например, однажды музыканты мне позвонили и говорят: "Владимир Теодорович, нас страшно обидели, написали, что оркестр напоминает стадо баранов". Я их утешил: о Малере и многих других музыкантах еще хлеще писали... А главное, - всякий раз, думая о самой музыке, я понимал, что суета вокруг нее никакого значения не имеет. Важно лишь то, что есть великий духовный мир замечательных композиторов, к которому я имею счастье прикасаться.
- А претензии к самому себе "достают"?
- Я очень большой самоед. В году наберется от силы два-три концерта, которыми я бываю доволен от и до. Причем память так устроена, что я помню свои ошибки 15-летней давности. Сцена для меня в каком-то смысле - поле боя. Но кто не рискует, тот не пьет шампанское.
- А еще так случается, что слава "насылает" на многих артистов страшную "звездную болезнь"...
- "Звездной болезнью" страдают не слишком умные люди. О какой "звездности" можно говорить, когда вы каждый день имеете дело с истинными светилами - теми гениальными авторами, которых исполняете? Например, на одном из последних концертов в Доме музыки "Виртуозы Москвы" исполняли "Девушку и смерть" Малера - произведение, в котором каждая нота божественна. Мне просто непонятно, как земной, смертный человек мог это написать. Так же я никогда не понимал, как Шостакович мог создать свою Девятую симфонию в 1945 году. Ироничное, колючее, жесткое произведение, так резко отличающееся от торжественных од, преобладавших в тот момент... Бах, Чайковский, Моцарт, Скрябин и другие гении уберегли меня от "звездной болезни".
- Один из самых знаменитых дирижеров Тосканини как-то сказал: "Я снимаю шляпу перед Рихардом Штраусом как композитором и опять надеваю ее перед ним как человеком".
- Помните, у Пушкина простодушный Моцарт говорит: "Гений и злодейство - две вещи несовместные". А скептик Сальери замечает: "Ты думаешь?" Увы, по-человечески разочаровываться в людях творчески одаренных приходилось и мне. Как ни досадно.
- Вы человек чрезвычайно занятой. Однако кроме творчества занимаетесь и общественной деятельностью. Например, в мае при вашей активной поддержке прошел фестиваль детского творчества "Москва встречает друзей".
- Недавно по НТВ я видел программу о том, что происходит за сценой во время рок-концерта. Там творились странные, дикие для академического музыканта вещи. Люди лапали друг друга, хвалились татуировками, пирсингами и все такое прочее. В конце молодой человек с двумя серьгами в левой брови сказал: "Дети, будьте такими, как мы". Честно сказать, меня это сильно "напрягло". Я все-таки воспитываю четырех дочерей. Взрослые люди, руководящие государством, похоже, слишком заняты своими делами и забыли, что о подрастающем поколении надо заботиться. Я не хочу, чтобы в детских сердцах жил страх перед жестокостью и цинизмом жизни. Если мы сегодня не противопоставим что-то безнравственному "шоу-бизнесу", как и растлевающей телевизионной рекламе, подстегивающей только потребительские инстинкты, я не знаю, к чему мы придем, какое поколение вырастим. Поэтому я и мои единомышленники решили, что стоит организовать такой фестиваль, и пригласили в Москву 800 талантливых ребят из разных концов РФ, СНГ и Балтии. Они играли с оркестром "Виртуозы Москвы", выступали на сцене Московского международного дома музыки, были окружены заботой и любовью. Думаю, это такая зарубка в их душах, которая останется надолго.