14 мая 1956 года Геннадий Шпаликов, выпускник Киевского суворовского военного училища, записал в своем дневнике: «Вчера покончил с собой Фадеев. Очень неприятно и смутно на душе. Фадеев — алкоголик. Жалости нет, алкоголиков не жалеют. Братья-писатели, конечно, наплетут к случившемуся всякую душевную ерунду, но нужно сказать прямо: человек, который учил целое поколение молодежи твердости, непримиримости и чистоте, — просто талантливый болтун с сожженными внутренностями. Оправдать его нечем».
Нечем ему было оправдать и своего кумира Маяковского — в 19 все максималисты и думают только о жизни. Но вот судьба: самому через какие-то 18 лет свести счеты с жизнью на чердаке одной из писательских дач... Накануне, 29 октября 1974-го, он напишет последнее в своей жизни стихотворение, прощальное письмо далекому любимому другу, писателю Виктору Некрасову: «Чего ты снишься каждый день, / Зачем ты душу мне тревожишь? / Мой самый близкий из людей, / Обнять которого не можешь:» На следующий день поедет на Новодевичье кладбище, где открывали мемориальную доску режиссеру Михаилу Ромму, и ему не дадут выступить, оттуда с Григорием Гориным в Переделкино. Там выпьет бутылку дешевого вина и повесится на собственном шарфе.
Кинокритик Андрей Зоркий пишет, что его тело обнаружил Горин. Он и милицию вызвал, и бумаги припрятал, чтобы не пропали. Может, это уже и не важно, но сам Григорий Израилевич эту историю рассказывал мне иначе: «Ко мне прибежали: «Идем скорее, там Генка повесился!» Они боялись тело вынуть из петли, а я же когда-то работал врачом «скорой», ну я и вынул его:» Круг лиц, с которыми общался Шпаликов, которых любил, известен: им он писал письма, посвящал стихи, выпивал с ними: Теперь важно только это, потому что симпатия такого человека — как высокая проба, особый знак качества. Все остальное — легенды, сопутствующие масштабу личности.
Но мы, вспоминая сегодня о Геннадии Шпаликове, будем говорить исключительно о жизни, любви, о высокой романтике простых, истинных и потому безыскусных чувств. Помните его «Бывает все на свете хорошо, / В чем дело, сразу не поймешь:» — песенка, которую распевал молодой Никита Михалков в фильме Георгия Данелии «Я шагаю по Москве» по сценарию Шпаликова? Этот фильм мы обожаем уже почти 50 лет! А его «Пароход белый-беленький, / Дым над красной трубой. / Мы по палубе бегали — / Целовались с тобой» из фильма «Коллеги» режиссера Сахарова? Первой серьезной работой Шпаликова в кино был сценарий к фильму Марлена Хуциева «Застава Ильича»: павший на войне отец как бы встречается со своим 20-летним сыном и: ничего не может ему посоветовать, дать хоть какие-то полезные наставления в духе времени. Это возмутило Хрущева, и фильм был подвергнут жесткой критике как идеологически вредный и антипартийный. Через три года, в 1965-м, он все же выйдет на экраны — в «оздоровленном» варианте и под другим названием, «Мне 20 лет». К этому моменту «Я шагаю по Москве» уже вышел на экраны, и Шпаликов стал знаменит. Позже он написал сценарии к лентам «Я родом из детства», «Ты и я», «Причал» (не закончен из-за гибели режиссера Владимира Китайского), «Пой песню, поэт». В 1967-м вышла его единственная режиссерская работа — фильм «Долгая счастливая жизнь» по собственному сценарию, получившая приз на Международном фестивале авторского кино в Бергамо.
Он пил: Драматург Александр Володин встретил его в коридоре киностудии, когда Шпаликов работал над своим последним сценарием: «Вид его ошеломил меня. В течение двух-трех лет он постарел, конечно, страшно. Он кричал, кричал: «Не хочу быть рабом! Не могу, не могу быть рабом!..»
Но в 1974-м Шпаликов неожиданно для всех собрался и написал заведомо непроходной сценарий — «Девочка Надя, чего тебе надо?»: депутат Верховного Совета СССР, разочаровавшись в идеалах коммунизма, в финале публично сжигает себя на городской мусорной свалке. Закончив работу, хлопнул дверью так громко, как только мог: отправил рукопись в Госкино. И ушел навсегда, не дожидаясь ответа.
«Как зависит дар художника от того, на какой максимум счастья он способен! У Шпаликова этот максимум счастья был высок. Соответственно, так же глубока и пропасть возможного отчаяния», — напишет потом Володин в своих «Записках нетрезвого человека».
Тема добровольной смерти была Шпаликову близка, многие его строки кажутся теперь провидческими. Но кто, думая о вечном, не думает о бренности жизни? И разве возможно создать из ничего такие чистые, светлые, легкие и такие бесшабашно веселые строки, не бросая на другую чашу внутренних весов все самое страшное и жуткое, с чем только можно это соизмерить по амплитуде? Остается догадываться, на каком высоком накале жил этот человек, какую цену ему пришлось за это заплатить и сколько на самом деле времени он продержался по своим истинным, внутренним часам — ведь и на войне год идет за два.
Поэтому, вспоминая Шпаликова, мы говорим исключительно о жизни, любви, о высокой романтике.