Пианистка представила свой обновленный, тщательно «прореженный» исполнительский стиль
Кажется, в Большом зале Московской консерватории установилась новая рождественская традиция: вечер 6 января посвящать одной из самых молодых и обаятельных звезд отечественного фортепианного исполнительства — Екатерине Мечетиной. Год назад Катя дебютировала на этой престижнейшей академической эстраде с программой из сочинений Бетховена, Листа и Шопена. Теперь ее героями стали Равель и Рахманинов.
Екатерина — очень динамично развивающаяся артистическая личность, чей творческий рост вполне соответствует статусу выпускницы профессора Московской консерватории Сергея Доренского, которого по праву называют самым звездным пианистом-педагогом мира. Покорив главные залы более чем 40 стран, в 2011-м Катя впервые выступила с большой сольной программой в московском зале имени Чайковского, чуть более чем через год, как мы уже сказали, был БЗК — и каждый раз пианисткой совершался серьезный шаг вперед: от «сюжетно-театральной» программы в КЗЧ («Бабочки» и «Карнавал» Шумана, сюиты из балетов Чайковского и Стравинского) к «чистой» музыке романтиков (в том числе таким вершинам, как Си минорная соната Листа и 24 прелюдии Шопена), а теперь — к произведениям мастеров, открывших музыкальный ХХ век.
Первым из них стал Морис Равель. Признаюсь, когда прочел в афише: Сонатина и «Отражения» — испытал определенное сомнение. Хотя, по наблюдениям прошлых лет, Екатерина отлично справлялась с задачами тонкой звуковой красочности (помню, например, ее ля мажорную или фа мажорную прелюдии Шопена), все же чаще пианистка увлекалась плотными, а то и форсированными звучаниями. Но для прозрачной импрессионистической музыкальной ткани Равеля это категорически не годится!
Первые же минуты концерта развеяли тревогу: негромкая, «застенчивая» красота мелодии и журчащих фигураций были переданы со всем подобающим достоинством и бережностью. Екатерина словно бы зачерпнула для нас прохладную чистую воду из родника и донесла ее в горстях, не расплескав ни капли. А «Отражения» в ее исполнении предстали рассказанной на ночь волшебной сказкой из пяти глав, где таинственные звучания редко покидали пределы пианиссимо. Лишь в «Утренней песне шута» колдовским звуковым туманам средней части контрастировали огненные всплески первого и третьего разделов с их ритмом болеро и нервно дрожащей нитью мелодии (техникой репетиции, превращающей фортепианный звук в подобие гитарного тремоло, Катя владеет идеально).
После перерыва на смену чарам французского импрессионизма пришла страстная русско-восточная стихия Рахманинова. Екатерине удалось — или, скажем осторожнее, почти удалось — удержаться от рецидивов ее прежнего переуплотненного звукового стиля, на который так легко сбиться в «Элегии» с ее цыганской слезой или в хрестоматийной До-диез минорной прелюдии с ее аккордовой избыточностью (юношески экспансивному автору не хватило традиционных двух нотных строк и он щедро разбросал аккорды по четырем).
Что же касается Второй сонаты, в ней Екатерина уже без отступлений представила свой обновленный, тщательно «прореженный» исполнительский стиль. Особенно порадовала вторая часть — наиболее сложная композиционно, раздумчивая, протяженная, контрастная, содержащая реминисценции из первой и «обещания» на финал. Развалишь ее — и развалится вся соната. Катя выстроила композицию с безошибочностью опытного режиссера.
После этого осталось только дать публике в бисах расслабиться под немыслимую сладость Ре мажорной прелюдии Сергея Васильевича и оценить изящную иронию вальса «Муки любви» — рахманиновской обработки популярной пьесы Фрица Крейслера.
Хотя признаюсь: надеялся на повторение прошлогоднего финального биса — обработки чудесной баховской арии Schafe konnen sicher weiden («Овцы могут пастись спокойно»). Понимаю, после Рахманинова скакать на два столетия назад вроде бы странно. Но ведь Бах — это вовсе не «назад». Это ввысь, к Богу.