Мой отец, врач казанской региональной психиатрической больницы, вряд ли думал о военной карьере. Времена в конце 30-х годов были, как известно, жесткие, и его сначала мобилизовали на финский фронт, а затем в звании военврача III ранга вместе с семьей отправили в Западную Белоруссию, назначив начальником приграничного госпиталя - в двух километрах от немецкой границы. Долгожданное братское воссоединение произошло по плану Риббентропа - Молотова. Помню рисунок в учебнике истории, на котором русский с белорусом целуются. Забегая вперед, скажу: мы со старшей сестрой слышали рассказы взрослых о том, как в колодцах находят тела наших солдат. Мы гуляли по улочкам "освобожденного" поселка: впереди - дети, сзади - отец с вынутым из кобуры пистолетом...
Итак, 22 июня 1941 года, воскресенье. Раннее утро. Слышу сквозь сон глухие удары. Обрадовался: мы едем домой, в Казань! Накануне вся суббота была посвящена сборам - на понедельник были уже куплены билеты, у отца начинался отпуск, и все шло к тому, что в конце концов он вернется на "гражданку". Но тут голос мамы: "Вставай, сынок, - война". Помню: отец уже в форме и затягивает портупею. Молча нас поцеловал и вышел.
Мама рассказывала: накануне у нас в доме собрались офицеры. Пили по-черному. Оказывается, незадолго до этого командование пограничных войск послало секретную депешу в Москву о том, что, по донесениям разведки и перебежчиков, 22 июня Германия готовится начать тотальное наступление на СССР. А 21 июня пришла ответная депеша из Центра: пораженческие настроения несовместимы с политикой СССР, направленной на укрепление международных связей с Германией. И в заключение - ключевая фраза: к вам едет ревизор. Что оставалось в этом случае делать? Если завтра начнется война - погибнем. Ну а если Гитлер вдруг передумает - московская комиссия все равно достанет: о военных процессах 30-х годов офицеры, конечно, знали. Но это все по рассказам мамы - мне тогда, напоминаю, было всего лишь шесть лет.
"Вставай, сынок, - война!" Вокруг по-прежнему гремело. Я вышел во двор, а там уже стояла запряженная телега. Это наш хозяин Вася, у которого мы квартировали, решил переждать войну в лесу. На телеге лежал двухдневный запас: керосин, хлеб, сало, одеяла, подушки... Никто, рассказывала мама, и в мыслях не держал, что какая-то Германия окажет серьезное сопротивление доблестным войскам великого Союза. Так, видимо, думал и Вася. А вот его мать уже хлопотала у печи - готовилась встретить немцев пирогами: очень не по душе, видимо, был ей насаждаемый колхозный строй.
И тут над головой раздался нестерпимо свистящий звук. Мы с сестрой выбежали на улицу. Низко, на бреющем полете, над нашими головами летел немецкий самолет. Эта картина и сейчас стоит передо мной. Эдакий римский профиль немецкого летчика в белом шлеме. Дядя Вася силой втолкнул нас в дом: "Вы же дети радецкого офицера, он вас застрелит!"
В лес "пережидать войну" мы не поехали. Во двор неожиданно вкатилась отцовская "эмка". Водитель закричал: "Военврач приказал немедленно ехать в госпиталь. На пригорке уже видны немецкие танки!" Мама впопыхах схватила две подушки и эмалированный чайник. Дядя Вася в последний момент сунул нам добрый шмат сала...
Мы мчались по дороге, а на пригорке, сзади нас, показались танки. "Не оглядывайтесь, убьют!" - кричала мама. Где-то высоко над нами летели бомбардировщики, от них отрывались черные точки - бомбы.
Удивительно, но на территории госпиталя было тихо. На плацу - полуторка, нас закинули в кузов, где уже стояли женщины и дети. Именно стояли, тесно прижавшись друг к другу: мест для сидения не было. Это были семьи офицеров, для семей старшин и сержантов срочной службы (не знаю, как точно звучали тогда эти звания) мест уже не было. А еще помню, как в кузов солдаты закидывали деньги - пачки десяток, обернутых банковской лентой. "Военврач приказал очистить кассу госпиталя", - объяснил один из солдат...
Полуторка тронулась. В этот самый момент я в последний раз увидел отца: он шел рядом со строем солдат и на прощание махнул нам рукой. Он погиб в тот первый день войны...
Со мной вообще в эти дни происходило черт-те что. Проехав все на той же полуторке через горячий Минск, мы вдруг оказались на огромном, уже колосившемся ржаном поле. А на нем пыхтит паровоз с прицепленными вагонами-теплушками. Поезд проехал всего чуть-чуть, как снова - воздушная тревога. Состав останавливается, кто-то кричит, чтобы мы спрятались во ржи. Налет закончился, и мы бежим к эшелону. И вдруг - уму непостижимо! - эшелон трогается. Мама впихивает в вагон сестру, а меня каким-то непостижимым образом хватает за ноги и кидает в теплушку. А что стало с теми, кто не успел? Повторялось подобное несколько раз. Все почем свет кляли за это машиниста.
После бесчисленных бомбежек мы пересекли линию фронта, а ненавидимый нами паровоз был заменен "Иосифом Сталиным". Женщины плачут от счастья. На перроне стоит состав, битком набитый новобранцами. Они кидают в окошко нашей теплушки конфеты, какую-то мелочь и кричат: "Вспоминайте о нас, родные. Едем на фронт". А на перроне дымят громадные котлы с борщом. Встречали нас, эвакуированных...
Но тут команда: всем освободить вагоны и собраться на привокзальной площади. Солдаты выстраивают нас треугольником. А в его центре стоят три офицера. Перед ними, опустив голову, - наш машинист. Один из офицеров, видимо, главный, что-то зачитывает по бумаге. Слышу только одно слово: "... к расстрелу". Офицер вытаскивает из кобуры пистолет и целится в машиниста. Тот падает на колени, ползет к нему, что-то надрывно кричит. Три выстрела и команда: "По вагонам!"
На той станции собралось несколько потрепанных эшелонов с эвакуируемыми. Ну а от нашего поезда из десяти вагонов перешел через линию фронта только наш - первый... Неделю мы ели исключительно сало, которое нам сунул в дорогу дядя Вася, и все время жутко хотелось пить. Но на воду был мамин категорический запрет: кто-то пустил слух, что вода повсюду отравлена. Слух нашел подтверждение. Пожилая женщина, не выдержав мольб внучки, дала-таки ей стакан воды. Девочка мучилась, умирала на наших глазах... А чайник и две подушки, в панике прихваченные мамой из дома, все-таки пригодились - во время налетов подушками она накрывала нас с Асей, а чайник ставила на свою голову...
А потом - немного мистики. Наш эшелон, обогнув каким-то образом Москву, направился прямиком... в Казань. Там снова сюрприз. На вокзальной площади сидит в тарантасе наш родной дядя. Оказывается, вот уже десять дней подряд он нанимал извозчика и терпеливо, с упорством ждал нашего возвращения. Ему говорили, что это сумасшествие, что неизвестно, куда их повезут, да и вообще, не дай Бог, конечно, никто не знает - живы ли они вообще. А он все ждал и дождался. Все сдвинулось, смешалось, неслось навстречу неведомому... До Победы было далеко.