- Евгений Александрович, судя по всему, у вас идет "время собирания камней". Я имею в виду составленную вами антологию "Строфы века", которая стала заметным культурным событием, аналогичный цикл телевизионных передач, а вот теперь и новый проект. Как вы пришли к нему? Как развивался ваш замысел?
- Мой отец был по профессии геолог. В то же время он был ходячей поэтической антологией. От него еще в детстве я услышал стихи Бориса Корнилова и Павла Васильева - тогда запрещенные. Кстати, и манера читать стихи у меня, как мне кажется, отцовская... Но если отвлечься от семейных воспоминаний, то надо сказать, что и у нас, и на Западе выходило немало антологий русской поэзии, в том числе и ХХ века. Но на их содержании неизбежно отражалась политика - противостояние "белых" и "красных". Отсюда перекосы то в одну сторону, то в другую. Моей задачей было восстановление целостной картины.
Над "Строфами века" я работал 23 года. Первоначально задумывался вариант на английском для американского издательства. Он вышел в 1993 году, в нем было более 300 авторов. В 1995-м появился и русский вариант, но в нем было уже 570 имен. Впервые были напечатаны 50 поэтов эмиграции. Эта книга буквально залита любовью к Родине с двух сторон. Да, эти люди враждовали, но потому что по-разному видели будущее России. Сейчас они под одной обложкой. Я счастлив, что совершил этот акт воссоединения наших духовных богатств.
Но ничто не растет на пустом месте - поэтому я стал думать о том, чтобы представить читателю всю нашу поэзию, начиная с истоков. Что меня укрепило в этом решении? Однажды ко мне пришел молодой стихотворец, и я устроил ему что-то вроде экзамена: как он относится к тому или иному поэту. А он мне заявил, что стихов не читает, потому что не хочет никому подражать, ведь, скажем, Есенин - самородок, не отягощал себя лишними знаниями, вот и он, дескать, не хочет. А у меня как раз был есенинский библиотечный формуляр, из которого было видно, как он много читал. Так что если человек хочет стать хорошим писателем, он сначала должен стать первоклассным читателем. Но и для нелитератора чтение поэзии - это воспитание тонкости восприятия жизни. Для того, кто не любит поэзию, "Анна Каренина" - всего лишь бульварный роман...
Скажу больше: самая лучшая история России - ее литература, при том, что у нас было много блестящих историков. Чтобы узнать правду о гражданской войне, надо прочесть лучшие стихи тех, кто воевал по обе линии фронта. А сходятся они в любви и нежности к Родине. И все это уходит корнями вглубь...
- Выводя поэзию за рамки собственно литературы, мы возвращаемся к вашей знаменитой формуле "Поэт в России больше, чем поэт".
- По этому поводу многие со мной полемизировали: разве быть "просто поэтом" недостаточно? Думаю, для того чтобы быть великим поэтом, особенно в России, - недостаточно. Скажем, Пушкин не был политиком, но не писать о политике он не мог - ведь это часть жизни. В России в силу ее специфики поэты порой росли, как карликовые березы на вечной мерзлоте. Об этом, кстати, я сейчас читаю курс в Америке. Ведь еще дописьменная литература была единственным неподцензурным выражением народных чаяний. А еще 300-летнее иго, страдания народа во время междоусобиц... Гусляров безжалостно ослепляли, у скоморохов отрезали языки и зарывали в землю. У меня есть строчки: "Будет время - поднимется до облаков урожай из отрезанных языков". А история с колоколом в Угличе, который звонил, когда убили царевича Димитрия... У этого колокола вырвали язык, били плетьми, как живое существо, и отправили в ссылку. Так и поэт в России был подобен колоколу. Отсюда и название герценовского журнала. Гражданственность уходит глубочайшими корнями в историю русской поэзии. И это поразительно сочеталось с ее высоким лиризмом. Возьмите тех же Есенина и Маяковского - у них слияние лирического начала с гражданским просто удивительно.
- Однако обращение к политике даже крупных мастеров, особенно в прошлом столетии, не всегда было благотворным.
- В сталинскую эпоху выражение лояльности режиму - даже условное - было одним из правил игры, шагом, нередко вынужденным, хотя и не гарантировавшим ни от чего. Но часто выражение гражданских чувств было абсолютно искренним - у Есенина и Маяковского, Исаковского и Симонова... Я, например, очень хотел включить в антологию стихотворение Александра Межирова "Коммунисты, вперед!". 15 лет уговаривал автора изменить первую и последнюю строчки последней строфы - отнюдь не по коньюнктурным, а по художественным соображениям - и рад, что мне это удалось.
Бывает, и нередко, что взгляды художника на протяжении жизни основательно меняются. Но в поэзии всегда видно, где хамелеонство, а где органичная эволюция.
- А каков основной принцип отбора в новой антологии?
- Главное - необходимость стихов на сегодняшний день. Как с точки зрения художественной, так и исторической. Прекрасно, когда это сливается воедино. Будущая антология - не научная публикация, а издание для всех возрастов и категорий читателей. Многое из написанного не выжило, поэтому какие-то вещи в антологию не включались, а какие-то сокращались. Здесь я опирался на слова Маяковского: "Умри, мой стих, умри, как рядовой, как безымянные на штурмах мерли наши". Важно, чтобы стихи, которые прочтет читатель, не оставили его равнодушным, а что-то пробудили в душе. Это особенно важно сейчас, когда повсеместно пропагандируется безнравственность, когда после отмены цензуры хлынул поток антипоэзии, безвкусицы, стеба. На это нацелены и эссе о поэтах, в которых я говорю об интересных, но не всем известных фактах, и эпиграфы, где метафора, возможно, поможет читателю по-новому увидеть того или иного автора.
- Выбор авторов и произведений в "Строфах века", как отмечали многие, был субъективен. И это естественно: у каждого поэта - свои пристрастия. Сохранится ли такой подход и в новой антологии?
- Я старался быть объективным и в "Строфах века", включая, например, в книгу стихи своих откровенных противников, скажем, Станислава Куняева. Или моего постоянного оппонента Алексея Суркова, у которого есть несколько замечательных стихотворений о гражданской войне, а песня "Бьется в тесной печурке огонь" - это же классика. Я даже честно прочел Николая Грибачева и, поверьте, если бы нашел у него хоть одно стихотворение, которое бы мне понравилось, то обязательно включил бы. Это даже интересно: дважды лауреат Сталинской, а также Ленинской премий, занимавший такие высокие посты... Но не нашел. Что касается "Десяти веков", то, надеюсь, подбор будет и там объективным - насколько, впрочем, это вообще возможно.
- В антологии будет ваш перевод с древнерусского "Слова о полку Игореве". Что вас подвигло его сделать?
- Если говорить откровенно, то подстрочник "Слова" мне всегда нравился больше его переводов. Скажем, у Заболоцкого меня не устраивает то, что он пытался загнать поэму в клетку размера. Больше всего мне нравятся переводы частично Жуковского, частично Шкляревского.
В "Слове" есть загадка, над которой я долго бился. Кстати, к разгадке мне удалось приблизиться благодаря сотрудничеству с Шостаковичем над 13-й симфонией и ораторией "Казнь Степана Разина". Если говорить коротко, то в поэме есть тема бессмысленности похода Игоря. Все начинается со зловещего предзнаменования - затмения Солнца. И потом все время звучит мотив "косточек, рассеянных по степи". Есть и горький упрек Святослава Игорю в том, что погибла дружина. Но ближе к концу эта тема исчезает. Игорь возвращается в Киев, ему поют славу как победителю, торжественно звонят колокола... И я как человек, в свое время внесший под давлением цензуры более 500 поправок, чтобы спасти первый вариант поэмы "Братская ГЭС", чувствую что-то знакомое... Не может по законам жанра в поэме вдруг исчезнуть целая тема. Значит, были изъятия. Этому моему убеждению впоследствии нашлись подтверждения в гипотезах некоторых историков и специалистов по древнерусской литературе. То есть по политическим соображениям - а это был момент осознания необходимости борьбы с феодальной раздробленностью - было, скорее всего, решено изъять самые трагические места и канонизировать героический, "оптимистический" вариант. Но при этом снизился трагический накал поэмы, то, что делает ее великим произведением - напоминание о ценности человеческой жизни. И тогда для меня все встало на свои места. Возникло мистическое чувство, будто я знаю, как было в оригинале. И каждый раз, когда звучит восклицание: "Князю Игорю слава!" - я вставляю тему перестукивания безымянных костей. И так несколько раз по закону музыкального рефрена. А что касается формы, то я попытался сделать перевод в фольклорном духе - а это совершенно иной подход по сравнению с тем, что мы читали раньше. Что из этого получилось, судить не мне.
- Возвращаясь к библейскому образу "время собирать камни", хочу спросить вот о чем: как-то вы говорили, что готовы вместе с Михалковым, Бондаревым, Распутиным и Прохановым бороться за русскую литературу и, в частности, за восстановление единого Союза писателей. Как вы пришли к этой мысли?
- Возьмем, например, мои взаимоотношения с Валентином Распутиным. Когда я познакомился с ним и Александром Вампиловым, то был счастлив, что у меня такие замечательные, талантливые земляки. Кстати, я горжусь тем, что, когда они приехали в Москву, я их познакомил с вдовой Платонова, и благодаря этому они прочли рукописи "Чевенгура" и "Котлована". Это произвело на них огромное впечатление. О Распутине я тогда написал стихотворение, потом статью о его повести "Живи и помни", которая позже стала предисловием к ее английскому изданию. А ведь на него тогда нападали: дескать, идеализация дезертира и т.д. И Распутин меня защитил, когда у меня были очень серьезные проблемы с "Ягодными местами". Он, тогда уже будучи лауреатом Государственной премии СССР, написал к роману предисловие. Кстати, роман напечатал в журнале "Москва" "консерватор" Михаил Алексеев, тогда как главный редактор "Нового мира" "либерал" Сергей Наровчатов заявил: "Пока Советская власть существует, это не будет напечатано". А мои отношения с Иваном Стаднюком... Мы с ним резко расходились в оценке Сталина, но он очень помог, когда пытались запретить мой первый фильм "Детский сад"... Жаль, что политика спровоцировала писательский цех на раскол.
- Снова она, родимая... Кажется, это был 1991 год, страсти вокруг ГКЧП...
- Опять же, видимо, мы по-разному видели будущее России. Не хочу говорить, кто из нас был прав, кто виноват, но, ясно, что это оказалось очень вредно для русской литературы.
- Вы имеете в виду, что, пока вы воевали друг с другом, общественное звучание литературы резко снизилось, статус и жизненный уровень писателей достигли нулевой отметки, в неизвестном направлении "ушли" дома творчества, поликлиника, построенные, кстати, на писательские деньги?
- Да, но не только это. Раньше в союз приходили литераторы, обсуждали новые произведения. Выступали люди разных убеждений и эстетических пристрастий. Мне жаль, что это утрачено. Как, думаю, и многим. Это, конечно, не значит, что нам надо начать "всецелуйствие", но давайте хотя бы слышать - а для этого слушать друг друга. И что сейчас особенно важно - думать о положении писателя в обществе, защищать его права.
- Вы сейчас преподаете в США. Что дает вам эта работа в творческом и ином планах?
- Если говорить о личной стороне, то прежде всего материальную независимость. Но я бы никогда, даже ради этого, не стал заниматься тем, что мне не нравится. Я люблю преподавать. Это я понял, когда сделал 108 телевизионных передач о русской поэзии и, между прочим, получил премию "Тэфи" за лучшую образовательную программу. Если говорить о результатах моего преподавания, то я чувствую: мои студенты - уже не те американцы, которые будут смотреть свысока на Россию, как это было раньше. Среди студентов - и англоязычные, и русскоговорящие дети выходцев из СССР. Они уже сейчас играют роль "мостов" между США и нами, Россией.
- Вы говорили, что, кроме преподавания, пишете стихи, прозу, собираетесь снимать фильмы по своим сценариям. Когда выйдут ваши новые книги? Как продвигаются кинематографические проекты?
- В первую очередь я должен завершить работу над антологией. Затем дописать роман, который называется, как и у Горького, "Город желтого дьявола". Это двойное повествование. Одна линия - трагически-сентиментальная история о том, как я в 1941 году, когда немцы подходили к Москве, пытался с одной девочкой убежать на фронт. С этим переплетаются забавные главы о моей первой поездке в Америку. В более отдаленном будущем - фильм о футболе, который я, видимо, поставлю в России. В основе картины - одна из линий моего романа "Не умирай прежде смерти" о поколении Всеволода Боброва и той эпохе. Кстати, недавно в Сестрорецке был открыт памятник Боброву со словами из моего стихотворения на подножии...
- Как-то вы говорили, что через десять лет "Россия выпрямится и выправится". На чем основан этот прогноз?
- А на чем он может быть основан, кроме интуиции? Не на экономических же выкладках... Когда я приезжаю в Россию, много езжу по глубинке. И вижу много хороших молодых лиц. И в Штатах русская талантливая молодежь, живущая на гранты, связывает свое будущее с Родиной. А я свои надежды связываю с этим поколением. Если эти люди станут читателями моей антологии, я буду счастлив.