.jpg)
В новой нижегородской постановке она доказала это прямо на сцене
Когда на круглом столе перед премьерой новой постановки «Кармен» в Нижегородском государственном академическом театре оперы и балета имени А. С. Пушкина режиссера Елизавету Мороз спросили, о чем ее спектакль, она ответила: о театре. Думаю, Елизавета поскромничала. Спору нет, такое сакральное место, как театр, достойно быть воспетым, но ее рассказ – о гораздо большем: о свободе и правде как ценностях, без которых жизнь невозможна.
Ставить «Кармен» и легко и невероятно сложно. Гениальный драматург Бизе так выстроил эту череду арий, ансамблей, хоров, оркестровых антрактов – сладких, жестких, расслабляющих, бьющих в самое сердце, – что, кажется, только хорошо спой и саккомпанируй певцам. Но ведь ты выносишь свой спектакль на сцену, где до тебя тысячи суперталантливых людей на протяжении полутора сотен лет высвечивали многочисленные смыслы этой неисчерпаемой партитуры…
В этом отношении идея театра в театре сама по себе не слишком выигрышна. Хотя бы потому, что уже много столетий отрабатывается не только постановщиками, но самими драматургами, начиная с Шекспира (а наверное, и раньше). И сюжет «Кармен» уже толкал на подобные решения – вспомним хоть фильм Карлоса Сауры 1983 года, где хореограф и его танцовщица в процессе постановки принимали на себя судьбу Хозе и его изменившей подружки.
Другое дело – если тебе удается сказать об этой сакральности театра что-то свое, высветить – как именно он будит в тех, кто ему привержен, их лучшие качества… В этом направлении Елизавета и работает с первых же секунд постановки, когда ее Кармен, т.е. пришедшая на репетицию исполнительница этой роли, в самом буквальном смысле будит задремавших партнеров, сдергивая пыльные чехлы с декораций и зло-задорно отбивая ногами ритм фламенко (отсылка к тому самому фильму Сауры?).
Дальше встает задача особой сложности – «разбудить» Хозе. Ведь этот закомплексованный правилами солдатик – полная противоположность заглавной героини: шагу не может ступить без толстенной книги (воинский устав? сценарий?), реплики в разговорных диалогах не произнесет без подсказки неотступно следующей за ним суфлерши. Но в тихом омуте известно что водится. И возникает главная драматическая сшибка – между страстью к свободе и желанием обладать, то есть лишить свободы другого.
Похоже, именно эта правда о страшной, порой равной самой жизни цене свободы («Кармен свободна – свободной и умрет!») и напугала больше всего первых зрителей оперы в 1875 году, став причиной ее провала. Моральный смысл театрального произведения оказался еще жестче, чем в послужившей ему сюжетной основой новелле Мериме. Да и была ли свобода в глазах той публики благом? Вероятно, она хорошо помнила 1871 год, Коммуну… Впоследствии красота музыки все-таки взяла свое, «Кармен» завоевала мир, став, по некоторым сведениям, самой исполняемой оперой на планете. Но разве люди так уж радикально изменились за полтораста лет? И разве не живем мы до сих пор под навесом самых архаичных обычаев подавления личности – физической силой, властью, деньгами? Потому – оценим и сегодняшнюю смелость постановщиков, не побоявшихся поднять немодное ни в нашем патерналистском обществе, ни на современном «политкорректном» Западе слово Liberté, лихо распеваемое контрабандистами в финале второго действия, на транспарант над сценой, а если этот транспарант обернуть, на нем читается Théâtre.
За эту высокую (во всех смыслах) прокламацию роли театра как территории свободы и «будильника» общества можно простить Елизавете некоторые осечки, тем более понятные у столь молодого постановщика. Когда стремление подвести все под свою концепцию переходит в насилие над образами. Когда Кармен в момент тяжкой обиды… гримирует Хозе, а в смертную минуту бегает вокруг него, глядя глазами сценической партнерши – все ли ее коллега делает правильно…
Но гораздо чаще Елизавета снайперски чувствует ослепительную правдивость характеров «Кармен» (непревзойденной среди самых великих опер мира и в этом своем качестве), ловит мощную устремленность ее музыкальной драматургии и строит сцены от камерных до самых многофигурных так, что эти визуальные композиции буквально «звучат» продолжением партитуры. Подметив, что все номера с участием Кармен – танцы (хабанера, сегидилья, цыганская пляска), она насыщает их пульсом движения. Вот только гаданье почему-то не сделала сарабандой, хотя оно явно выдержано в ритме этого древнего «танца смерти»… В большинстве же сцен с легкой руки (ноги?) главной героини танцевать начинают все – даже полный сознания своего величия Эскамильо. Даже такие серьезные люди, как контрабандисты, свой стремительный квинтет превращают в огневой канкан. «Танцуют» даже мешки с контрабандой, «полифонично» растекаясь ручьями по всей ширине и высоте пресловутой театральной «четвертой стены». В отличие от иных философски перегруженных, но зрелищно тоскливых постановок, Елизавета настолько органично строит тотальное движение, будто училась этому искусству впрямую у авангардистов театра Мейерхольда и Родченко.
.jpg)
Но постановщице, столь счастливо нашедшей идею спектакля, ничего бы не удалось без изумительных актеров. Начиная от «белокурой бестии» Наталии Лясковой (Кармен) и делающего в последнее время громадные профессиональные шаги Ивана Гынгазова (Хозе) с его тенором планетарной звучности до трогательного сопрано Венеры Гимадиевой в роли Микаэлы и супер-опытного баса (!) Гарри Агаджаняна, которому и баритоновая партия Эскамильо была бы совсем нипочем, если б он не приболел в эти слякотные дни… Но в те редкие моменты, где его верхам все-таки требовалось «прикрытие», это блистательно делала четверка исполнителей ролей контрабандистов – Татьяна Иващенко, Елена Сизова, Тигрий Бажакин и Дмитрий Белянский, которые оказались такими же виртуозами вокала, как и движения.
И ведь я назвал только один состав спектакля, который видел/слышал, а есть и второй, по множественным рассказам не менее убедительный – с Екатериной Лукаш, Сергеем Кузьминым, Олегом Федоненко, Екатериной Ясинской…
А еще у режиссера есть такие единомышленники, как, например, художник-постановщик Денис Шибанов, чьи универсальные, легко перегруппируемые декорации работают и как террасы старой Севильи, и как многоярусный «хостел» контрабандистов, и как дикие скалы, на вершину одной из которых не боится залезть движимая любовью Микаэла, и как помпезный фасад арены – нет, настоящего храма корриды. Есть художницы по костюмам Ольга и Елена Бекрицкие, которых в принципе можно было спросить – почему, собственно, выбран стиль начала ХХ века, а не какой-либо иной, но богатство и контрасты тогдашнего дизайна от опереточной формы солдат до рокового черного, сумасшедше приталенного платья Кармен, словно пришедшего из стихов Блока, настолько выразительны, что вопрос отпадает.
.jpg)
Наконец есть музыкальный руководитель постановки Дмитрий Синьковский, совсем недавно, вслед за приходом в театр нового худрука Алексея Трифонова ставший главным дирижером коллектива. Еще пару лет назад мы знали его как отличного, но достаточно специализированного аутентиста барокко. Еще полгода назад мне слышалось, какого усилия стоит этому мастеру жильно-струнных шепотов и натурально-валторнового воркования получить от оркестра полнокровный симфонический звук в «Пиковой даме». Но сегодня – никакой натуги, а та самая свобода и естественность фразировки, темпов, тембрового баланса, какой достойна «Кармен». Может быть, иногда эти темпы даже стоило бы и немного сдержать – например, в увертюре, обрушивающейся на тебя совсем как горная лавина, или в финале при явлении Эскамильо, который ну никак не может бежать на собственное выступление вместе с толпой – он должен шагать на него размеренно и с полным уважением к себе любимому. Зато какая слаженность ансамблей! Какая проработка полифонической партитуры да хотя бы в сцене ссоры работниц…
.jpg)
В конце «убитая» Кармен встает и прямо на финальном унисоне целует Хозе. Неправда, скажете вы? Нет, самая настоящая правда. Ведь это – театр! Который, как и Кармен, никогда не лжет и не бежит от грозных сюжетов. Если, конечно, талантлив.