- Как же складывалась судьба писателя Евсеева?
- Писать я начал, когда мне было восемь лет. Но потом это дело забросил - безотрывно занимался музыкой. В начале 70-х, приехав из провинции в Москву, стал писать вновь. Учась в институте имени Гнесиных, одновременно писал стихи, эссе и прозу. При этом во мне не успела организоваться так называемая "внутренняя цензура". По молодости лет мне казалось: в искусстве все дерзкое и талантливое - позволено! Это "несвоевременное" чувство свободы меня сильно подвело. Первый рассказ я написал о человеке, который расстреливал заключенных в тюрьме. Я такого человека знал, и для прозы это знание было плодотворным. Но беда в том, что ни один печатный орган и слышать не хотел о таком рассказе. Примерно то же было и со стихами, которые я регулярно носил то в "Юность", то еще куда-то. Я не соглашался ничего из стихов выкидывать, и на меня смотрели как на придурка. Передо мной встал вопрос: как быть? Приспосабливаться к системе...
- Или продолжать писать в стол?..
- Да. Я решил так: буду писать, как чувствую, как вижу и слышу, но постараюсь придать этому такой уровень, который снял бы все дальнейшие вопросы. Наивная мысль наивного человека! С 74-го года и до начала 90-х пытался я прошибить лбом стену. Неоднократно за свою неуступчивость получал от мелких властей (до крупных-то меня не допускали) то по сопатке, то под дых: меня выкидывали вон из Москвы, "вызывали" и стращали, пытались если не упечь в места "не столь отдаленные", то хотя бы всласть помытарить в "доме скорби".
Но я не держу обиды на то время. Ведь было в долгом непечатании и хорошее: я стал этакой "глубоководной рыбой", не кидающейся на любую приманку, к тому же не позволил разрушить себя "авторизированным", то есть уже собственным сказкам о БАМе, о творящем историю комсомоле, о том, как богато мы живем, как свободно говорим. Мне ни тогда, ни сейчас не стыдно смотреть в глаза писателям "задержанного поколения", к которым принадлежу и сам.
- Ваши повести и рассказы весьма мелодичны, а роман "Отреченные гимны" строится как сложное музыкальное произведение - симфония в прозе. Сказалось ваше музыкальное образование?
- Не только оно. Сказалось знание православной литургии - в ней "связки" текстов тоже иногда именуются "симфонией", а также давнее, с середины 70-х годов, увлечение русской религиозной философией. Что же касается построения романа "Отреченные гимны" - вы правы. Я даже хотел назвать его "роман-симфония". Но удержался.
- Многие уже отмечали: в романе - впервые, кстати, в русской литературе - удалось зримо описать посмертные мытарства души человеческой. Вы все это придумали или тут есть какой-то опыт?
- Опыт есть. Иначе зачем попусту "неведомое и нетленное" ворошить? Уверен: ХХI век принесет с собой множество расшифровок таинственного. Наука все ближе подходит к пониманию того, что библейские и евангельские истины, а также истины других религий - это вовсе не доисторическая поэзия и не собрание метафор. Существование души научно почти доказано. Известно и то, что существует неведомое науке пространство, не являющееся ни небом, ни землей. У меня в романе оно названо "некромиром". Мытарства, описанные мною, как раз в этом самом "некромире" и происходят. Когда-то в юности, будучи на грани жизни и смерти, я такой "некромир" краем глаза видел. Теперь - с доступной мне степенью проникновения - решил описать его...
- Всепоглощающее чувство иронии, укоренившееся в отечественной литературе последних лет, отсутствие в ней главной составляющей - сострадания - породили холодок недоверия со стороны читателей к словесности. Ваши книги, при всех стилевых изысках, прежде всего нравственно содержательны. Что вы можете сказать о соотношении нравственности и литературы?
- На мой взгляд, литература вне нравственности существовать не может. Во всяком случае - русская. Если убрать из литературы нравственное содержание и все, что связано с ним тематически и образно, то получатся метры и метры бессмысленной, пусть и остро пахнущей, писанины. Это напоминает стены наших общественных туалетов, сплошь исписанные "глубокомысленными" сентенциями. Письменность - она и в туалетах письменность. Но свод этой писанины назвать литературой нельзя.
Некоторые писатели считают: чем больше в литературе дурного и смрадного, тем лучше, что и вообще литература расцветает только на грехе. Литература - она, верно, как тот дух, - дышит где хочет. Конечно, она не должна чураться изображения негативного, грешного, безнравственного. Но при двух условиях: такое изображение не должно являться сверхцелью произведения и должно быть обозначено именно как дурное. Иначе получим не литературу, а "порнопись" или что-то вроде нового сатанизма.
- Роман "Отреченные гимны" вызвал широкий общественный резонанс. В чем, на ваш взгляд, секрет такой популярности?
- О популярности романа говорить пока рано. Но уже можно говорить о глубоком интересе к нему. Чем он вызван? Думаю, в первую очередь - попыткой проникнуть в запредельное. А также теми образами живых, полнокровных, а не вырезанных из картона людей, которые есть в романе. Ну и, надеюсь, таинственный свет души в романе мерцает... Интерес подогрело и то, что кое-кто узнал в персонажах известных обществу людей.
- Ваши острые высказывания в "Труде" по поводу книги писателя Войновича "Портрет на фоне мифа", направленной на дискредитацию имени Александра Солженицына и его места в современной литературе, были восприняты в писательской среде неоднозначно. Нуждается ли вообще Солженицын в защите?
- Когда говорят: не нужно заступаться за такого-то, он сам себя защитит, я вижу в этом подлость и трусость. Иисус Христос вроде бы ни в какой защите не нуждался. Однако нашлись люди, взявшиеся его защищать. Сейчас только ленивый не пинает Солженицына: и то он сделал не так, и это не так написал! Но это с одной стороны. А с другой - есть целая когорта профессиональных "защитников Солженицына", сделавших себе на этом имя. Ни к тем, ни к другим я не принадлежу. Я просто прочитал книгу Владимира Войновича и высказал о ней свое мнение. К несчастью для себя, я всегда говорил то, что думал, а не то, что от меня требовала очередная политическая партия.
- Писатель и политика - вещи несовместные?
- Писатель - если, конечно, он себя считает настоящим писателем - не должен состоять ни в какой политической партии. А мы сейчас видим как раз обратное: не мастерство стараются совершенствовать многие российские писатели, не защищать общество от произвола богатеев и чиновников, а пытаются пристроиться к любой победившей на выборах партии. Это горько и опасно. Так и хочется повторить вслед за Блоком: "Мы - не тенора!" Господа писатели! Не надо петь "под фанеру" близ пресненских кабинетов и у здания Госдумы! Не стоит наш гибридный, комсомольско-бандитский капитализм этих песен.
Ну а что касается Александра Исаевича Солженицына, то в первый раз мне публично довелось выступить в его защиту еще в 1973 году. Я тогда был абсолютно неизвестен, "литературно ничтожен", и такое выступление, пусть и не на "высоком собрании", могло быть напечатано только в одном месте, а именно: в "Личном деле" Б.Евсеева.
- Кого вы считаете своими литературными учителями?
Что до моих литературных учителей, то это - вся русская литература. Тот, кто говорит, что он "шибко оригинален" и вырос по воле случая, подобно одинокому баобабу среди снегов, или обманывает читающую публику, или плохо сознает, где находится. Литература без традиции не живет. Лично на меня повлияли и Гоголь, и Достоевский, и, чуть позже, Толстой, и Бунин, ну и, конечно, русская литература 20-30-х годов прошлого столетия. Там было море интересного! И Малышкин, и Артем Веселый, и Пильняк, и Булгаков, и Андрей Платонов, и Юрий Домбровский. Сколько было до нас дорогого, бесценного, вечного! А мы это вечное не храним, транжирим, отдаем на откуп окололитературным пройдохам. Это ведь не без помощи писателей и критиков бандиты книжного рынка заменили качественную, подготавливавшую вековые эволюционные сдвиги литературу дешевенькой беллетристикой, поэзию извели под корень, серьезные словари отдали на откуп коллективам "литературных цыган".
Что тут попишешь! У нас и в литературе, и в книгоиздании, и в других областях культуры в основном обретаются люди с двойной моралью. Люди старого комсомольско-капээсэсного закала. Назрела смена элит! Но ей мешают произойти естественным путем. Это очень опасно для России - не иметь корневой, внепартийной элиты.
- Над чем сейчас работаете?
- Пишу новый роман. Это небольшая вещь, действие его происходит как в наши годы, так и в начале 70-х. Кроме того, перечитав свою повесть "Юрод", понял: кое-чего там не хватает. Сейчас на основе этой повести пишу пьесу для театра.