Литературный обзор
Сейчас в моде «культура повседневности», когда быт переходит в бытие, и наоборот. Для хорошего писателя, филолога и примкнувшего к ним священника быт и бытие — что советских крестьян, что неподцензурных литераторов, что обреченных зэков — уникальный материал. Это та повседневность, где слиты ад и рай.
Диакон Кирилл Марковский «Небо на дне»
Книга о людях, пожизненно пребывающих в узкой камере с зарешеченным окном и дверью на замке. Они там навсегда. От них отказались все, кроме матерей, если те, конечно, живы... Даже встречи со священником многие из этих отверженных ждут годами — храмов на 200 км от зон, где они сидят, нет. Таких колоний особого режима в России пять: в мордовской Сосновке, пермском Соликамске, оренбургском Соль-Илецке, на острове Огненном в Вологодской области и в свердловском Ивделе. Московский диакон Кирилл каждый год ездит в три из них, окормляет заключенных, общается с ними. Поначалу испытывал страх, но потом ощутил призвание посещать эти скорбные «места великих человеческих страданий».
К этим великим грешникам, навечно поселившимся в одиночках, извне вопросов нет. А вот у них самих остались вопросы к Всевышнему. «Куда иду? Зачем я прожил? Кто дал мне право так грешить?» — вопрошает Александр из ИК-5. Кто-то обрел в тюрьме веру, осознал тяжесть проступка и оправдывает суд божий над собой, кто-то озлобился еще больше. В книге — стихи, рисунки, письма узников и призыв автора простить их. Они виноваты, но нуждаются в малейших знаках, что хоть кому-нибудь нужны. По словам отца Кирилла, нигде Господь не был к нему так близок, как в этих исправительных учреждениях. Где исправлять уже поздно.
Алексей Конаков «Вторая вненаходимая. Очерки неофициальной литературы СССР»
Исследование молодого питерского эрудита начинается главой «Страшное открытие советских фантастов». Имеются в виду, конечно же, братья Стругацкие. Когда они ознакомились с культурой андеграунда, то вдруг поняли, что их эзопов язык потерял смысл и очарование. Об этом Стругацкие написали книгу «Волны гасят ветер». Эта проза была равной диссидентской, явив пространство, жившее по своим законам. Никто, скажем, не знал, что главный режиссер Театра мимики и жеста Евгений Харитонов сочиняет прозу, совмещая розановские афоризмы с эстетством Михаила Кузмина и собственными впечатлениями... И без этих наблюдений и опыта писателей и поэтов, выбранных по вкусу Конакова, нет полной картины литературы СССР. Он признается, что исходная цель у него была сугубо лингвистической. Но, погружаясь в творчество таких фигур, как Игорь Холин и Дмитрий Пригов, анализируя нонконформистскую поэтику Леонида Аронзона и Василия Филиппова, многоязычие Павла Улитина, он невольно вышел на иной уровень, показав не столько литературную, сколько советскую жизнь 1970-1980-х в целом. От филологии перешел к антропологии. И очень удачно.
Джон Стейнбек «Русский дневник»
Новый перевод записок 40-дневной (с июля по сентябрь 1947-го) поездки в СССР будущего Нобелевского лауреата — не только документ ушедшей эпохи. Там масса вполне актуальных наблюдений и выводов. Сопровождал Стейнбека фотожурналист Роберт Капа. Оба переживали творческий кризис: один устал от обличений социальных язв Америки, второй, пройдя Вторую мировую, осознал, что после войны снимать мир скучно. Некоторые в таких случаях отправляются в джунгли, а эти решили беспристрастно взглянуть на Россию и описать жизнь простых людей, о которых никто ничего не знает. Вот рядовой бухгалтер из Сталинграда, вынесший из-под бомбежки лишь семейный альбом. Вот украинская крестьянка, сразившая гостей из-за океана пирожками с вишней. Вот многометровые портреты Сталина, которые гостей раздражают даже больше, чем похожая на наждак ванна в гостинице... Изданный в 1948 году в США «Дневник» обругали и правые, и левые. Что Стейнбека ничуть не смутило. А главный его вывод и сегодня звучит страшно современно: «Русские похожи на всех других людей на Земле. Конечно, есть среди них и плохие, но хороших гораздо больше».