Музей в эпоху клонов

— Что происходит с Эрмитажем, Михаил Борисович? Музей уже не так интересен людям?

— Рейтинги рейтингами, но посещать Эрмитаж меньше не стали. В 2010 году главный музей России принял почти 2,5 млн. человек, в том числе более 800 тысяч иностранцев. Не забывайте и о наших выставках в других музеях России и за рубежом — это еще около 1,5 млн. посетителей. Например, один только центр «Эрмитаж-Амстердам» за год увидели 650 тысяч человек, а в центре «Эрмитаж-Выборг» побывали не только жители соседней Финляндии, но и даже гости из ЮАР. Действует и центр «Эрмитаж-Казань». Между прочим, эти цифры ни в каких рейтингах не учитываются.

Однако мы и не гонимся за сверхпосещаемостью. Пропускная способность музея, несмотря на обилие помещений, ограничена. Если число посетителей в залах сильно увеличится, то неизбежно возникнет толкучка. Самим людям станет некомфортно. Какое уж тут наслаждение искусством? Захочется ли вам восторгаться полотнами Рембрандта, будучи стиснутым в толпе?.. Вместе с тем музей расширяется: в 2012 году должна закончиться реставрация восточного крыла комплекса зданий Главного штаба на Дворцовой площади, где откроются наши новые залы и выставки. Тогда мы сможем принять еще больше гостей. А пока что на экспонаты Эрмитажа любуются и в интернете: за год сайт www.hermitagemuseum.org посетили более 3,5 млн. человек.

— А может, дело в том, что в музее ничего не меняется? Жизнь идет вперед, а в его залах все как прежде.

— Наоборот, в этом и есть его преимущество. Подлинность шедевров культуры остается непреходящей ценностью в быстро меняющемся мире. Оригиналы все больше ценятся в эпоху клонов и виртуальности. Эрмитаж, конечно, изменился, но в основе сохранил себя, начиная со своего имени: «эрмитаж» означает место обитания отшельника, место уединения, покоя. Сегодняшний музей старается им и быть. Чтобы человек, войдя с улицы, находил отдохновение, успокоение и в какой-то момент отстранялся от уличной суеты.

Не всегда это получается. Люди сейчас живут в постоянном нервном напряжении. У нас есть входная зона, где много народу, где крутятся билеты, вращаются всякие жулики, билетные спекулянты, где есть все то, что вызывает раздражение. И с этим можно справиться только частично. Где посетители Эрмитажа начинают отходить душой? Самая главная проб-лема — сделать так, чтобы они начинали освобождаться от груза повседневных забот где-нибудь в Египетском зале или поднявшись наверх по парадной лестнице. Большинству, как показывают наши социологические опросы, это удается. Им становится приятно и хорошо, даже если они пришли в самый разгар туристского сезона.

— Вы как-то сравнили Эрмитаж с огромным кораблем, который идет себе своим курсом, не замечая штормов, бурь, течений...

— Так оно и есть. По сути, функция Эрмитажа осталась той же. Лица и одежды уже иные, но цель по-прежнему одна — лечить души, воспитывать хороший вкус, понимание истории, ощущение подлинной вещи. Со временем это становится все важнее, потому что музей — один из немногих хранителей подлинности, в отличие от телевидения и интернета. Тут вещи сами говорят с человеком — без посредников.

Бренд Рембрандта

— Вы сказали, что в России элементы театра и шоу входят в музейную жизнь на цыпочках. А как «у них»? Можно ли встретить, скажем, в фойе Лувра артиста, переодетого Ван Гогом, Босхом или Рубенсом и сфотографироваться с ним за деньги? По Дворцовой площади ходят ряженые Петр I с императрицей. Что если пустить их в фойе Эрмитажа?

— Тут надо действовать тактично и осторожно. Сфотографироваться в обнимку с переодетым Ван Гогом, я думаю, можно где-нибудь у входа в музей, во дворе. А внутри — уже нельзя. В той же Голландии, где дико эксплуатируют, так сказать, бренд Рембрандта, переодетых Рембрандтов в музеях нет. Это этика и мера вкуса: Говорят, будто на Западе музеи более гостеприимны и открыты человеку, чем у нас. Да, людей раздражают наши турникеты у касс, давка в гардеробе, очереди за билетами, хотя, казалось бы, мы-то нация, больше других привыкшая стоять в очередях. Это и есть то, что нуждается в изменении.

— Что можно делать для коммерческого использования Эрмитажа — ясно. А что нельзя? Ни под каким видом, предлогом и ни за какие день-ги? Что позволено другим музеям, но категорически не позволено вам?

— Нельзя устраивать свадьбы, то есть предоставлять музейные залы для проведения банкетов, презентаций, вывешивать на строительных лесах торговую рекламу или, например, сдавать в аренду зал, чтоб делать там собственную выставку. Это корпоративная этика музейного мира.

— А как насчет «Макдоналдса»? Недавно вашингтонский исследовательский Центр им. Вудро Вильсона наградил почетной медалью вас и основателя российской сети ресторанов «Макдоналдс» Джорджа Кохона. На церемонии вы сказали, что все это очень мило...

— Да, и вполне искренне. Я всегда говорил про взаимодействие культур: «Они нам „Макдоналдс“, а мы им Эрмитаж». Это действительно очень милое и символичное противопоставление. Это культурное наступление России. Мы просвещаем мир, а они его кормят.

— Вы не против того, чтобы Эрмитаж был на гамбургерах?

— Почему бы нет? Надо только на их обертках и упаковках написать девиз: «Берегите культуру!», а вырученные средства направлять на реставрацию тех же музеев.

Искусство или жизнь?

— Вы упомянули спекулянтов билетами. А куда смотрит ваша служба безопасности? Какие противоправные факты она пресекает? Как из-под полы «торгуют Эрмитажем»?

— Карманников ловит полиция. Служба музейной безопасности — не альтернатива полиции. А с уличными коробейниками, например, мы ничего сделать не можем, только разве что отодвинуть на три метра от поребрика их торговые точки. Мы установили турникеты, которые позволяют жестко следить за наличием билетов у посетителей, стали требовать документ, подтверждающий право на получение льгот. А то что получается? Некто покупает в кассе сотню билетов по 100 рублей и продает их по 350–400. Или вообще иностранцам по 7 евро. Это же золотое дно! Мы можем отслеживать всех этих «жучков», но хватать за руку и арестовывать — не вправе. Также можно попасть на «левую» экскурсию по музею за 300 долларов, в то время как нормальная стоит в несколько раз дешевле. Чтобы пресечь этот обман, мы выдаем всем законным экскурсоводам специальные бейджи.

— Однажды вы сказали про эту ситуацию — мол, чему удивляться? Живем, дескать, в бандитском городе. Кругом криминал... Это вы в сердцах или искренне?

— В сердцах, но доля правды тут есть. В стране криминальная психология действительно играет не последнюю скрипку. Если кругом постреливают, а нам все время рассказывают про ночных губернаторов города, мы понимаем, что эта среда не может не окружать и Эрмитаж тоже. Если повсюду ловчат жучки, они обязательно будут работать и по Эрмитажу. Мы можем только попытаться отодвинуть их от наших стен. Или — тоже выход — взять на работу. (Смеется.) Мы выясняем, за что люди готовы платить больше. И перехватываем инициативу у спекулянтов.

— Вокруг московских музеев тоже вертятся жучки? Той же Третьяковки, к примеру?

— Что касается музеев Кремля, там также такого хватает. Москвичи заходят в интернет и обнаруживают на коммерческих сайтах цену за посещение в три раза выше обычной. А она и так немалая. А вокруг Третьяковки? Честно говоря, не знаю. Ну, так ведь там и таких очередей, как в Эрмитаже, нет.

— Ваши слова: «Есть картины, за которые можно отдать жизнь. Чтоб спасти — как, например, «Данаю». Для вас ценность произведения искусства выше человеческой жизни?

— Да, и люди приносят такие жертвы. Ну, например: идет сражение, с церковной колокольни бьют пулеметы противника. Как быть? Есть два варианта. Первый, американский: храм сносится артиллерией. Второй, русский: солдаты идут в атаку, чтобы взять церковь, не разрушая ее. Или, например, тот милиционер, который уцелел при покушении на «Данаю» — он рисковал и мог погибнуть, ведь преступник тоже плеснул в него кислотой. Он не смог спасти картину, но кинулся, схватил злоумышленника и, возможно, предотвратил худшее — у того была с собой и бомба... Мы никого не можем обязать отдать жизнь за искусство. Но люди делают это сами именно потому, что культура существует не только дня нас, но и для следующих поколений.