- Вадим, ты, наверное, с детства мечтал о физике - по примеру отца, известного ученого, академика Геннадия Месяца?
- Нет, ученым быть никогда не хотел. Вот пограничником или космонавтом... Но однажды дед прочитал мне "Робинзона Крузо" и "Незнайку на Луне", я восхитился и решил стать писателем. Когда подрос, обнаружил, что у нас дома лишь одна художественная книжка - Исаак Бабель, а все остальные - по физике. К счастью, отец понял мою страсть к чтению, и постепенно у нас появилась отличная библиотека. В советское время в обмен на дефицитные книги принимали утильсырье, и мы с приятелем воровали в соседнем техникуме списанные матрасы...
- А желание писать выливалось в литературные опыты?
- Вундеркиндом, слава Богу, не был, но первый стишок сочинил лет в шесть. В школе написал несколько романов с картинками, умещавшихся в 12-страничных тетрадках: про одноклассников, про похождения Шерлока Функса. Александр Шабуров включил их в двухтомную антологию о Шерлоке Холмсе, собрав множество апокрифов, не принадлежавших перу Конан Дойла. Замечательное чтиво, совершенно лишенное культурной перегрузки, - я и сейчас стараюсь писать без ощущения традиции и почвы, хотя уже вряд ли получается, как тогда. Думаю, если бы я стал профессиональным филологом, лишился бы этой свободы еще в большей степени.
- Поэтому после школы поступил не на филфак, а на физфак?
- Я и не хотел на филфак. Я вообще не знал, где хочу учиться. Понимал, что буду писать, не более того. Отец считал, что нужно иметь "надежную" профессию, и мы заключили своего рода контракт: я получаю естественнонаучное образование, защищаю диссертацию, а дальше - на мое усмотрение. Кроме того, на физическом факультете Томского университета (я родился и вырос в Томске) была вполне гуманитарная, творческая среда. Один бывший сокурсник стал актером, другой - художником... Сам я некоторое время работал по специальности и сейчас с удивлением об этом вспоминаю. В жизни я забыл три вещи, которым долго учился: во-первых - физику, во-вторых - немецкий (хотя занимался в языковой спецшколе), в-третьих - ноты...
- А тему своей кандидатской диссертации помнишь?
- "Автоэлектронная эмиссия из высокотемпературных сверхпроводников Y-Ba-Cu-O (итрий-барий-купрум-о)". Тогда как раз открыли явление высокотемпературной сверхпроводимости, и моя работа была скорее практической, заключаясь в измерении определенных параметров. Тема была популярная - у меня появилась возможность бывать в разных городах. А главным воспоминанием о физике осталась лошадь в Уфе, привозившая по утрам продовольствие к корпусу университета, где находилась высоковольтная установка.
- Ну а "контракт" с отцом ты выполнил?
- "Надежной" профессии я не имею, но, когда мои стихи похвалил Бродский, отец заметно успокоился и признал мое "право на литературу". Я знаю, что отцу нравятся мои ранние стихи, рассказы, повесть "Ветер с конфетной фабрики" и даже роман "Лечение электричеством", где полно "ненормативки". Правда, мама, читая его, плакала: не могла поверить, что ее ребенок оказался способен на такое.
- А как ты познакомился с Бродским и вообще оказался в Америке?
- Я двигался вслед за подругой, которая нашла там работу. К тому же в начале 90-х к нашей литературе в Штатах проявляли гораздо больший интерес, чем теперь. Я поехал в Южную Каролину, взял в библиотеке книжку Дилана Томаса и перевел на русский: думаю, это лучшее, что я сделал из переводов. Дальше через американских физиков получил работу в одном из колледжей вблизи Нью-Йорка. Мой товарищ, поэт Владимир Гандельсман, в свое время получил "грин-карту" в качестве... гения. Для этого нужно собрать рекомендации влиятельных людей, где пишут, как ты необходим Америке. Я последовал примеру Володи и доказал, что без меня Соединенные Штаты прожить не в состоянии. В смысле денег это ничего не давало, но пересекать границы стало легче. К тому же я занимался полезным для Америки делом: представлял ей российскую изящную словесность - Искренко, Жданова, Пригова, Гандлевского, Кибирова, Рубинштейна. Хотя приезжали не только поэты, но и музыканты, художники - Сергей Курехин, Эрнст Неизвестный. Программа продолжалась десять лет, результатом стали девять российско-американских фестивалей и две изданные антологии - "Американская поэзия в русских переводах" и здоровенный том "Пересекая столетия: новое поколение российской поэзии" на русском и английском.
- Говорят, Америка для русского литератора - типа нашей глухой провинции, где все всех знают и друг другу надоели?
- Если про американских русских, то, наверное, да. С другой стороны, англоязычная поэтическая среда в Нью-Йорке существенно разнообразнее, интереснее российской. В Америке я оторвался от столичной жизни, хотя провинция - понятие не географическое. Я живу на Лонг-Айленде - это деревня, ноль культурного общения. Но я уже "наелся" всего, чего хотел. Пресыщенность - источник познания! С честолюбием и "тусовками" вроде все в порядке, тем более в последнее время часто бываю на Родине. Когда года два назад мы с женой в Россию вернулись, я себя первое время чувствовал "дураком с мороза", завидовал людям, открывающим книжные магазины, клубы. Теперь понимаю, что и здесь все идет к усреднению, и появляется желание этому противостоять.
- Легко перемещаешься по миру?
- Нет, я долго привыкаю к новым местам. В свое время, уезжая из Томска, очень тяжело с ним прощался. До сих пор вижу сны, в которых постоянно возвращаюсь в родной город и веду там параллельную жизнь. А вообще мне нужен океан или большая река. Вот на Урале, куда я уехал из Томска, не было большой воды, и я там не прижился.
- Чем собираешься заниматься в России?
- Открываю фирму, собираюсь издавать серию "Русский Гулливер", хотя хотел бы только писать. Сейчас наполовину готов роман - ничего о нем говорить не буду, чтобы не сглазить. Что касается поэзии, дописываю книгу "Норумбега. Новые мифы о Хельвиге" - авторский эпос, истории из жизни реально не существующего северного народа еще дохристианских времен.
- Ты еще сочиняешь песни, причем в народном стиле! Но откуда такое стремление к "анонимности" в этом жанре?
- Песня и должна быть такой, как будто ее ветер принес. В некоторой степени это противопоставление так называемой самодеятельной песне, которую раньше любил по причине своей духовной незрелости, что ли. Но время изменилось, и слащавость бардов больше не по мне. Некоторым я известен исключительно как автор матерных частушек - пора издать пластинку, заработать денег, писать про тонкие миры и в ус не дуть.