- У вас, Амаяк, скоро своеобразный юбилей: в конце ноября исполнится два года с момента операции, после которой вы продолжили жить с чужим сердцем. Скажите, когда вам стало понятно, что ваше собственное сердце погибает? Наверное, болезнь мучила вас много лет?
-Ничего подобного! Сердце начало подавать "сигналы тревоги" только за три дня до инфаркта: сильно болело под лопаткой, сжимало в груди. А до этого была жизнь абсолютно здорового человека. С восьми лет я занимался спортом, к 18 годам уже был заслуженным мастером спорта. В 17 лет поступил в высшее военное училище, окончил его и до 35 лет служил в одной из элитных частей морской пехоты.
За время службы всякое бывало. Рассказывать не хочу, одно скажу: не каждый офицер в мирное время получает боевые ордена. Смерть видел рядом, но сердце вело себя нормально. Когда увольнялся, проходил, как положено, медкомиссию. Меня признали абсолютно здоровым. И даже после первого инфаркта в 1997 году я не относился к этому всерьез, все казалось, что это какая-то нелепая случайность. Мне предлагали делать шунтирование, я отказался, наверное, напрасно. Потом грянул второй инфаркт, и только тогда я задумался о своем сердце всерьез. И почти сразу понял, что поздно спохватился. Что начинаю с большой скоростью уходить из жизни.
- Если можно, поясните, как это было: начались боли, общая слабость?
- Поймите, я спортсмен, ежедневно бегал по десять километров. И вдруг наступил день, когда я не мог пройти десять метров - задыхался. Начал кашлять кровью, мучили адские боли - будто зверь залез в грудь и выдирает сердце. Почти полтора года я спал только сидя. Лежать не мог - боли страшные. С июля 1998-го и до ноября 1999 года я каждый день ждал смерти. И даже когда в октябре 1999 года врачи в Краснодаре сказали мне, что есть шанс, что надо ехать в Москву, я сначала отвечал: "Не мучайте меня, дайте умереть дома... "
- И все-таки вас довезли до Института трансплантологии, который все давно знают как институт Валерия Шумакова. Вы понимали, что вам предстоит пересадка сердца?
- Нет. Меня привезли абсолютно беспомощного, умирающего. Я и тут говорил: "Не мучайте, отправьте домой". И только 5 ноября ко мне пришел мой лечащий врач Аркадий Яковлевич Кормер. Мне было четко сказано: "Можем тебя выписать, но доедешь ли домой, не знаем. Другой вариант - ты переходишь в отделение трансплантации сердца. Все остальные органы у тебя в идеальном состоянии, но сердце вот-вот остановится. Единственный твой шанс - дожить до момента, когда появится донорское сердце".
- Вам повезло: вы дожили...
- Да, так Господь распорядился. 5 ноября я лег в отделение, а 26-го мне уже сделали операцию. Пока ждал, приходили ребята с пересаженными сердцами - красивые, здоровые! Я им не верил. Так один специально снял майку, показал шов: "И у тебя такой будет!" Я посмотрел: тоненький шовчик, даже без ниток. Так и случилось: и у меня теперь точно такой шовчик - знак начала новой жизни...
- Простите меня, Амаяк, наверное, вам трудно, больно вспоминать. Но я хочу, чтобы люди поняли, как все это происходит. Вы лежите в палате и ждете донорского сердца. И знаете, что это означает чью-то смерть. Или просто запрещаете себе думать об этом?
- Трудно объяснить, и, наверное, кому-то будет трудно поверить, но это правда: каждый из нас, все, кто лежит в отделении, молят Бога, чтобы донора не было как можно дольше. Мы никому не хотим смерти, хотя очень хотим жить. Представьте, человек угасает на глазах, единственный шанс выжить - чужое сердце. Причем чаще всего это мальчики 18-20 лет. Я в отделении был, кажется, самым старшим. У каждого есть надежда, и все равно никто не хочет чужой смерти. Но рано или поздно появляется донорское сердце, и кого-то увозят на операцию. И тогда все, кто уже прошел через это, стараются приехать и встретить собрата, когда он очнется. Его поздравляют, радуются - человек перешел особую грань, у него начинается другая жизнь. Это трудно объяснить, но все люди с пересаженными сердцами, и те, кто ждет операции, - мы все родные, все стараемся помочь друг другу.
- Вы знаете, кто стал вашим донором?
-Мне сказали через неделю после операции. И у меня была страшнейшая депрессия: погибла девочка 19 лет. Знаете, я ведь единственный мужчина, кто живет с пересаженным женским сердцем. Уже потом через знакомых узнал точно имя девушки, ездил на могилу, цветы положил. У меня вообще уникальный случай - донорское сердце для меня доставили из Питера. У нас пока не принято общаться с семьями доноров, хотя в других странах эти люди обычно знают друг друга. Я понимаю, что родителям этой девушки тяжело будет видеть меня.
- Сколько вы пробыли в институте после операции?
- Через неделю мне разрешили вставать на ноги, а в январе я уехал домой.
- Наверное, ваша жизнь полна неизбежных запретов и ограничений?
- Знаете, я великий нарушитель. Мне велели не допускать нагрузок, а я потихоньку их увеличивал. В марте уже катался на лыжах. А в апреле поразил всех, когда приехал на машине - сам за рулем - в институт: две тысячи километров один проехал! Шумаков сначала ругался, а потом сказал: "Все у тебя нормально. Живи, как хочешь."
- А может быть, это все же лишний "героизм"? Вам подарили шанс жить дальше - зачем же снова рисковать?
-Это не героизм. Я очень осторожен. Поймите, я хочу доказать прежде всего себе самому, что с пересаженным сердцем можно жить нормальной жизнью, как и до операции. Нам ведь даже на работу устроиться трудно - все шарахаются, как от зачумленных, боятся проблем. Но я прекрасно понимаю, какая на мне ответственность. Весь коллектив института так или иначе трудился, чтобы дать мне вторую жизнь. Да еще вся питерская команда сделала огромную работу. Я знаю, что должен, как никто, ценить свою жизнь и свое сердце. Люди вложили в меня частицу своей души, здоровья - в прямом смысле этого слова.
Валерий Иванович стоял надо мной пять с половиной часов, не отходя ни на секунду. Мне потом хирурги рассказали: он отошел тогда, когда ритмично заработало сердце. Так и сказал: "Ну все, оно поехало. Зашивайте". Потом мать предложила мне: "Если хочешь, возьми его отчество и фамилию: он тебя заново родил".
Он всегда "открыт" для любого из нас. Мы можем прийти к нему в любую минуту дня и ночи со своими проблемами, даже бытовыми, семейными. Кто бы ни был у него в кабинете, все равно он сначала нас выслушает.
- Просто потому, что "породил" вас и неизбежно отвечает за своих "детей"?
- Не только. Он вкладывает в нас надежду на будущее дело всей своей жизни, в конце концов - на будущее страны. Нас ведь мало пока, с 1987 года сделано примерно сто операций по пересадке сердца. В Германии в пяти клиниках проводят такие операции, а у нас на всю Россию - один институт. Я был на приеме у министра и везде буду повторять: нужна целая система обеспечения донорскими органами. Ведь каждый погибший может спасти до десяти других людей. Это огромная проблема. И Валерий Иванович бьется над ней много лет. Он чистейший человек. И никакая грязь к нему не прилипнет. Он большой, грузный, а вы видели, какие у него тонкие нежные пальцы? Никто не способен сделать такой шов, как он. И все в институте говорят: "Слава Богу, пока Валерий Иванович здесь - не будут мешать нам работать.." Все шишки на него сыплются, и всех он защищает - и больных, и врачей, все мы за его спиной, как за каменной стеной.
- Я знаю, что у вас две дочери. Они осознают, что ваша жизнь и вы сами поневоле в чем-то изменились?
-Они тоже изменились. Добрее стали, даже в церковь начали ходить. Следят за новостями в медицине, покупают витамины, говорят, что хотят уже сейчас помогать своему сердцу. Жалеют меня, берегут.
Конечно, семья помогает мне жить. И я уверен, что проживу не меньше других. У нас дома висит большой портрет Шумакова. Он для меня - почти Бог. Я готов делать все, что смогу для нашего института и для него. И буду всегда молиться, чтобы он и дальше творил свое чудо: давал людям жить.