Главным событием одного из старейших и крупнейших музыкальных смотров нашей страны стала постановка самой знаменитой оперы Чайковского под управлением Михаила Плетнева.
Билеты на Шаляпинский в Казани всегда раскупаются заранее. А приезд знаменитого музыканта Михаила Плетнева вызвал вовсе невиданный ажиотаж. Плетнев известен в мире как непревзойденный исполнитель Чайковского. Правда, на сей раз гармоничный союз этих имен подвергся жестокому испытанию театральной реальностью, а именно — режиссурой Михаила Панджавидзе.
С завидным бесстыдством (
Для казанской труппы, считающейся одной из самых сильных в России, допущение столь примитивной и по мысли, и по театральной технологии режиссуры — факт, компрометирующий творческую состоятельность коллектива. Что особенно обидно — театру явно под силу обратиться к более компетентным фигурам.
Судя по фестивальной афише, казанцы финансово могут позволить себе подобные ходы. Например, в «Борисе Годунове» Мусоргского в заглавной партии 13 февраля обещан выдающийся немецкий бас, дважды лауреат «Грэмми» Рене Папе. Помимо того, публике предложены «Кармен» Бизе и «Севильский цирюльник» Россини, три популярнейшие оперы Верди «Риголетто», «Травиата» и «Аида», а еще «Лючия ди Ламмермур» Доницетти, «Мадам Баттерфляй» Пуччини. И «Очарованный странник» Родиона Щедрина (это визит труппы Мариинского театра во главе с Валерием Гергиевым).
В «Онегине» по случаю фестивальной премьеры были заняты тоже исключительно приглашенные солисты — из театров Москвы и Петербурга, правда, певшие без особых взлетов. Татьяна Амалии Гогешвили из Московского музыкального театра имени Станиславского и
Фестиваль имени Федора Шаляпина — гордость Татарстана, но заметим с грустью: сегодня это единственное, что напоминает о великом русском басе на его родине. Флигель, где родился певец, снесли после революции, дом, где вырос, — десять лет назад. Музея тоже нет. Расстроенный рояль, халат хана Кончака и десяток фотографий занимают угол в музее друга великого певца — Максима Горького:
Феноменальному градусу восторга публики по гамбургскому счету соответствовал лишь Михаил Плетнев. Музыкант будто специально педалировал свое несогласие с режиссерским примитивом, выбирая нарочито медленные темпы, с которыми категорически не справлялись постоянно «убегавшие вперед» певцы. Но эти мучительно тягучие темпы, когда, казалось, еще мгновение — и оркестр вовсе застынет, трансформировали привычную лиричность партитуры Чайковского в драматизм, который в финальной картине оперы оборачивается настоящей болью, пробирающей до мурашек и заставляющей вспомнить о трагизме, присущем судьбе любого настоящего художника.