Михайловский театр привез на «Золотую маску» в Москву «Летучего голландца» Вагнера
Это произведение — настоящий праздник для любителя романтической оперы: роковые страсти, предельная формульность и заостренность сюжета о моряке-скитальце, вечно и тщетно ищущем человеческой любви-пристанища, лавинообразно раскручивающееся действие... И — обаяние молодого Вагнера, который уже в полном блеске своего германского симфонического мастерства, но еще не бросил классических итальянских дуэтов и фиоритурных красивизмов.
Михайловцы не подвели неистового Рихарда — прежде всего благодаря изумительному дирижеру Василию Петренко, от начала до конца выдержавшему все нарастающий темп действия. И самым верным союзником маэстро предстал хор, на который в этой опере падает колоссальная нагрузка. Более того, в нем, по сути, весь спрессованный смысл драмы, от уютно-бюргерской песенки скучающих на берегу невест до разгульной пляски моряцкой братии, увлекательной пьяной потасовки и, наконец, леденящего кровь столкновения с призраками.
Меньше вписывался в крутые вагнеровские повороты оркестр, которому не всегда хватало мощи, а медные духовые порой вихляли, как презирающие дисциплину морские разбойники. Впрочем, к пафосной коде ансамбль собрался и взял-таки слушательские уши и души на желанный абордаж.
В ансамбле главных солистов я бы выделил тройку: сочный баритон Станислава Швеца (простоватый хитрован Даланд, сватающий свою дочку за богатого Голландца), напористый тенор Дмитрия Головнина (прежний жених Сенты егерь Эрик) и экспрессивное, хотя резковатое сопрано Асмик Григорян. Знаменитую балладу о страсти героини к моряку со старинного портрета Асмик провела с нужной степенью дикости, но в финале оперы, доказывая, насколько ей недорога жизнь без любимого, все же перешла грань между пением и криком. А вот сам Голландец в общем ансамбле выглядел слабее всех — бас Андрея Маслакова звучал изрядно стерто.
Что до режиссуры, то модный нынче Василий Бархатов ради Вагнера несколько обуздал свою страсть к чрезмерно многофигурным шевелящимся массам. Правда, в первом действии через сцену нет-нет да и пробежит какая-нибудь случайная девица легкого поведения — пристань же, а не какая-нибудь божественная Валгалла, но, право, без этого бытовизма спокойно можно было обойтись. Зато во втором действии темп, заданный Вагнером, таков, что и не посуетишься — только поспевай за композитором. Тут, может быть, режиссер даже слишком себя ограничил, обойдясь без половины требуемых по сюжету фигур — команда призраков на сцене не появляется, а ее хор звучит из-за кулис.
Чем ближе к финалу, тем решительнее настроена Сента. Фото Сергея Бирюкова
Впрочем, понять постановщика можно: на сцене, густо уставленной пляжными стульями и кабинками (заботами художника Николая Симонова вместо сурового норвежского берега XVII века мы видим среднеевропейский курорт ХХ столетия), пришлым голландцам просто было бы не разместиться, да и никакого их летучего корабля не видно. Сам Моряк-скиталец возникает неизвестно откуда — мы с первых тактов оперы видим его слоняющимся по кабинкам, где его тщетно пытаются развлечь местные девушки. А сидящая в крайней кабинке Сента представлена киноманкой, вперившейся в черно-белый фильм — видеотрансляцию того, что происходит на сцене... Не лишено остроумия: у Вагнера — магнетический портрет, тут — магнетическая кинолента... Только не вызывает ли это в памяти многие прежние постановки — и «Дон Жуана» Дмитрия Чернякова, смонтированного как фильм с кадрами-отбивками, и «Сказки Гофмана» самого Бархатова? А угрожающая в конце пистолетом Сента не подсмотрела ли смертельный жест своей тезки из постановки «Голландца» Петером Конвичным, которая, правда, оружием не махала, а просто взорвала всех бочкой с порохом?
Но сила музыки такова, что публику, как в Мальстрем, все равно втягивает в круговорот изумительных вагнеровских мелодий и звуковых картин. В этом смысле провалить или потопить «Летучего голландца» практически невозможно.