"В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО"

АЛЕКСАНДР ПУШКИН
1799 -1837
Нет в России поэта более живучего, чем Пушкин. Его

АЛЕКСАНДР ПУШКИН
1799 -1837
Нет в России поэта более живучего, чем Пушкин. Его убийство на дуэли было только первым испытанием. Пушкин выжил после множества убийств. Его убивали грязными сплетнями - посмертными еще больше, чем прижизненными. Его убивали анекдотами. Его убивали, наводя "хрестоматийный глянец". Его приспосабливала к себе царская власть, потом советская и нынешняя, определить которую пока затрудняюсь.
Багрицкий пытался приобщить Пушкина к революционной романтике гражданской войны:
Я мстил за Пушкина под Перекопом...
Но кому? Разве Белая армия состояла из сплошных дантесов или булгариных? По ту сторону линии огня тоже были многие благоговейные читатели Пушкина, которые считали, что Пушкин - на их стороне, и распевали в корниловском Ледяном походе как свой боевой марш:
Как ныне сбирается вещий Олег...
Смеляков, измученный лагерями и страхом снова туда угодить, обратился к Пушкину с такими строчками:
Мы царю России возвратили
пулю, что послал в тебя Дантес...
Но цареубийству Пушкин ужаснулся уже в "Борисе Годунове".
В 1949-м Межиров под дамокловым мечом кампании против "безродных космополитов" написал рукой, обмороженной холодной войной больше, чем ленинградской блокадой, стихотворение, каковое, наверно, хотел бы забыть навсегда:
И Сталин Пушкина читает
На самой первой полосе.
Все эти трое - любимые мной прекрасные поэты, но они были настолько запуганы и запутаны историей, что их пером, как подчас и моим собственным, водил гипноз времени. Сейчас легко бросать в то время камни - гораздо веселей, чем жить тогда.
Когда предварительно переводили текст речи великого американского певца Поля Робсона, приехавшего на пушкинское 150-летие, из его речи по личному указанию Сталина вырезали упоминание об африканском происхождении Пушкина. Какое счастье, что у Александра Сергеевича не оказалось еврейской крови, а то пришлось бы перекраивать всю биографию.
Пушкин вообще никак не укладывался в рамки никаких идеологий. Разве можно было втиснуть в затхлую формулу "православие, самодержавие, народность" пушкинские непочтительные строки о царе "Властитель слабый и лукавый, Плешивый щеголь, враг труда...", откровенное высмеивание дурака попа в "Сказке о попе и о работнике его Балде" или горькую ремарку "Народ безмолвствует"?
Николай Первый, хоть и сделал широкий жест, заплатив долги Пушкина, но все-таки запретил его открытые похороны в Петербурге, отправив в Святогорский монастырь в первопопавшемся слишком большом гробу крошечное тело великого поэта, ставшее ледяным от жестокого мороза и колотившееся о стенки, словно язык колокола. Православные иерархи не отлучили Пушкина от церкви, как Толстого, но в подземелье одной киевской церкви я потрясенно увидел Пушкина, нарисованного задолго до революции в виде дьявола-искусителя, по заслугам угодившего в геенну огненную. Народ уже столько лет видит это кощунственное изображение и - "безмолвствует", а порой даже и хихикает.
Легенда о всенародной любви к Пушкину не выдерживает сопоставления с фактами. Слава Богу, у него были верные друзья, понимавшие его значение, но народным героем при жизни он не был, оказываясь в большей степени героем анекдотов, сплетен, интриг. И до сих пор за него сочиняют грязненькие порнографические дневники и рассказывают о нем скабрезности. Его не понимала собственная жена, по-своему любящая мужа, но все-таки, видимо, влюбившаяся в Дантеса, что подтверждают опубликованные недавно его письма. Скучающий высший свет лорнировал все происходящее как щекочущую нервы сентиментально-адюльтерную драму и, трепеща ноздрями от предвкушения крови, стал не только зрителем, но и практически автором этой пьесы. Пушкин был втравлен в дуэль не только семейной ситуацией, но и собственным все нарастающим одиночеством и бесконечным подкусыванием коллег.
В 1920 году Блок в предсмертной речи о Пушкине, в противовес вульгарной свободе от совести и вкуса, отстаивал право на пушкинское понимание свободы, право на "покой и волю": "Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю, - тайную свободу". Блок, к несчастью, оказался прав в своих предчувствиях. Столетие со дня убийства Пушкина страна отмечала в 1937 году - в самом страшном году сталинской эпохи. На митингах народу уже не давали безмолвствовать - заставляли выступать, осуждать "врагов народа", на худой конец, поднимать руку, требуя их казни. Наступило самое страшное безмолвие - безмолвие совести.
Но Пушкин, не потеряв веры в Россию, помог родине во время фашистского нашествия. Именно тогда с новой искренней силой зазвучали по радио в гениальном исполнении Владимира Яхонтова как будто заново родившиеся стихи "Товарищ, верь: взойдет она...".
Слово "самовластье" в моем детском восприятии связывалось с Гитлером, с немецкими оккупантами. Но думаю, что у некоторых взрослых, расправивших плечи после победы над врагом, оно соединялось с надеждой на то, что и сталинское самовластье когда-нибудь кончится. Однако путь к этому был еще далек. Использованный пропагандой во время войны, Пушкин стал опасен во время холодной войны нашему отечественному самовластью. Стихи "Когда народы, распри позабыв, В великую семью соединятся" тогда не очень-то часто вспоминались - от них попахивало осуждаемым партийными идеологами абстрактным гуманизмом.
Секретарь ЦК КПСС Л. Ильичев под угрозой увольнения заставил ленинградского режиссера Георгия Товстоногова снять с занавеса спектакля "Горе от ума" цитату из Пушкина: "...черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом!" В московском Театре на Таганке неутомимо неистовый Юрий Любимов несколько раз сдавал начальству спектакль по стихам Пушкина, назвать который я предложил по пушкинской строке "Товарищ, верь!..". Начальство снимало то одно стихотворение, то другое, требовало сократить наиболее острые строки - Пушкин все еще оставался крамольным. Особенную панику вызывали пушкинские сатиры на царскую цензуру - ведь логика духовной полицейщины с той поры не изменилась: она стала лишь трусливей и жестче.
Бескультурье пришедших к власти под знаменами борьбы за демократию людей совсем не демократического воспитания и поведения не могло не сказаться на стиле проведения 200-летия со дня рождения Пушкина. В предвкушении пушкинских банкетов сладострастно влажнели глаза нынешних арчибальдов арчибальдовичей, для которых вся Россия была подожженным рестораном, откуда под шумок они уволакивали не только осетровые балыки, но и алмазы, и цветные металлы, и баллистические ракеты. Они бы и памятник Пушкину умыкнули с площади его имени, да зачем, когда представилась возможность заработать на Пушкине. Ведь нет ничего более доходного, чем благотворительность, и ничего более коммерческого, чем лицемерно некоммерческие организации. На Пушкине сколачивали и политический капиталец.
Но Пушкин живуч настолько, что выжил и после этого - далеко не самого худшего, но самого скучного своего юбилея.
У портретов гениев есть эффект присутствия.
Выдержим ли мы испытание взглядом Пушкина?
Такой ли он хотел видеть Россию?
Такое ли уж мы племя младое, незнакомое для него?
Увы, многих персонажей сегодняшней России Пушкин знает еще по "Ревизору", "Мертвым душам", "Горю от ума". В извилистых коридорах власти внутри кейсов "самсонайт" цвета бургунди Пушкин слышит столь знакомый ему писк борзых щенков. Да и сам Пушкин описал троекуровщину, как будто побывал в нашем времени.
Но хотя он будет натыкаться на стольких швабриных, он с радостью увидит, что, слава Богу, в России не перевелись еще ни Арины Родионовны, ни Пимены, ни Савельичи, ни Маши, ни Гриневы. Он зайдет в музеи Пастернака, Цветаевой, Окуджавы, в Политехнический и порадуется тому, что не исчезли те, кто по-прежнему любит поэзию.
Достоевский назвал Пушкина пророком, угадчиком, указавшим, что путь русского народа не в изоляционизме, а в присоединении к духовной всемирности. "Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только... стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите". И далее: "О, все это славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение..."
В сегодняшней политической жизни продолжается та же самая война, к счастью, в данное время только словесная, между западниками и славянофилами. А ведь Пушкин через два века грациозно бросил золотой ключик для решения этой проблемы, и нам нужно только нагнуться и подобрать его. Пушкин дал нам приглашающий пример того, что можно быть одновременно и западником, и славянофилом, усваивая все лучшее из культуры западной и отечественной. Пушкин - это живой, дышащий набросок человека будущего. Колечки кудрей правнука Ганнибала стали кольцами, обручившими русскую культуру с культурой всемирной.
Пушкин был целым букетом людей. Он был одновременно и государственником, и мятежником, соединяя в себе созидательное, дисциплинирующее начало и оппозиционность. Он был больше, чем революционером, - он был эволюционером. Он по-шекспировски понимал, что "мальчики кровавые в глазах", загубленные либо тиранией, либо тиранией бунта против тирании, образуют замкнутый "красный круг" - солженицынское красное колесо.
Пушкин нашел в себе смелость сказать: "...И с отвращением читая жизнь мою..." Человек начинается с бесстрашия по отношению к самому себе - это еще один из уроков Пушкина.
Мы с вами - это продолжение биографии Пушкина. Я надеюсь, что Россия будет не менее живой и живучей, чем Пушкин.
<ИЗ МОНОЛОГА БОРИСА ГОДУНОВА>
Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто... едина только совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою.
Но если в ней единое пятно,
Единое, случайно завелося,
Тогда - беда! как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах...
И рад бежать, да некуда... ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
1824-1825
* * *
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.
1829
ЭЛЕГИЯ
Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино, - печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть - на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
1830
(ИЗ ПИНДЕМОНТИ)
Не дорого ценю я громкие слова,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, слова, слова, слова. 1
Иные, лучшие мне дороги права;
Иная, лучшая потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа -
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья,
- Вот счастье! вот права...
1836
1 Hamlet.