И что за странное имечко такое - Поньгома? И пусть даже местные жители произносят его с ударением на второй слог и рассказывают какие угодно небылицы откуда название взялось, но топоэтнографам и историкам известно, что восходит имя этих мест от далеких, еще дохристовых, времен. А оставил нам его в память один из древнейших народов финно-угорской группы - эрзяне. Это потом, через 500 лет, заселили здешние края карелы, стала страна Карелией, а тогда, до нашей эры, древнее эрзянское государство как раз где-то здесь заканчивалось, простираясь сюда от Каспия, и именно на этих окраинах велись в те годы битвы с не менее древним народом - саамами. Так вот, здесь было остановлено на юг продвижение саамов, и эрзяне в честь своих побед назвали его показательно "Пон'гома", что значит - "подавиться". Мол, помните, враги, где вы были остановлены, ну, что, подавились? Назвали так, конечно, реку, которая являлась естественной границей. Кстати, чуть выше, километрах в трех, есть еще другая река, и селение тоже, Кузема или Кузема (разные источники по разному почему-то указывают, но ударение на первый слог!), так вот, выше этой речки Куземы эрзяне вообще не смогли подняться, слово это так и переводится с эрзянского - "подниматься вверх".
Нынешняя память простых местных жителей дальше времен социализма не простирается. Эти места относились к ведению ГУЛАГа. Тогда и построили возле разъезда Поньгомы-речки поселок с официальным названием "Трудколония номер Восьмой", а до мыса, до самого берега моря, пошла узкоколейка - вывозили рыбу, лес, морские водоросли. Объемы были вполне приличными, местечко оказалось выгодным. От тех "активных" времен остались до сего времени в поселке на красивом скальном берегу, в устье реки, гигантские сооружения рыбозавода, рыбохранилища, причалы с зарешеченными маленькими оконцами, крепкие и до сих пор, но умершие уже - в них сейчас валяются остатки бочкотары и ящики, а часть сооружений едва живой местный колхоз "Беломорский рыбак" использует под скромные запасы сушеных морских водорослей - фукуса и ламинарии, собираемых за гроши местными жителями для отправки в столицы.
Осталось в памяти местных, что во время оттепели 60-х годов набирались сюда люди уже на высокие заработки, называлось это "поехать на Север" или "завербоваться на Север". Тогда и появились в деревне Поньгоме предки, то бишь родители современных обитателей. Кто бы знал, что расцвет колхоза-миллионера, который даже свой сейнер в Баренцевом море имел, закончится нежданно-негаданно: ведь и рыба стране нужна - а рыба и морская, и красная - все так же заходят в реку Поньгому, в реку Кузему да в реку Березовку стаи семужьи; и нужны водоросли морские - для кондитерской промышленности, для фармацевтики, для косметики, да и лес всегда нужен был. Все это, конечно, нужно стране и сейчас, но вдруг по новым порядкам выяснилось, что добывать эти богатства почему-то стало невыгодно! (И это в четырех километрах от железной дороги-то!) Узкоколейку разобрали, так что в лесу и насыпь-то найти сложно, заросла вся, только остатки шпал кое-где торчат. От колхоза остались название да разбросанные по берегу моря - до самого крайнего мыса Поньгома, перед островом, - остатки рыбного, лесного и водорослевого промыслов, словно кладбище.
Но из поселка не все жители с перестроечным разгромом успели выехать, так что он чудесным образом жив и до сих пор, и поддерживают сами себя тут 35 вполне крепких домов и придомовых участков, хотя странно это - в поселке работы нет ну абсолютно никакой, хозяйство, скотину, птицу держать тяжело, климат не черноморский, а беломорский.
А тайна выживания здешних людей кроется в необычайной естественной, дикой плодовитости этих мест. Чуть отклонитесь от протоптанной тропы, и заросли черники выглядят уже, как сорная трава - столько ее здесь - крупная, сочная; на верховых болотах, где качающаяся зыбкая почва под ногами непривычному человеку напоминает гиблые места фильма "А зори здесь тихие", на кочках столько клюквы, что только ленивый не накопит ее и себе на зиму, и на продажу; а вот за драгоценной морошкой надо побродить - и через те же болота походить, и в заросли забраться, которые на самом деле мохнатому хозяину тутошней природы - медведю - принадлежат, но вот там, в самой глуши, морошкой и полакомитесь! Бери - не хочу, только привыкни сначала к непреодолимому летучему царству комаров и мошек, но люди ко всему привыкают!
Спросишь местных девчонок, что отправились без накомарников, без современных репеллентов против мошкары в этот дикий лес, на болота: "А как же не боитесь, ведь медвежьих следов уйма?" А они в ответ: "Так сейчас же они (медведи, значит!) на ягоде-то сытые! Чего бояться-то!" Вот тебе и раз - и люди, и медведи, и лоси тут же, и олени, по одним и тем же ягодным местам шастают и как-то расходятся друг с другом, не ссорятся. Такие чудеса бывают только в здешних карельских местах.
В местном универсальном магазинчике, что в центре Поньгомы, рядом с заброшенным клубом с мемориальными досками погибших в войну 25 героев заготовители дают собирателям лесного добра меньше ста рублей за литр драгоценной ягоды, потом этот литр на железной дороге уже за сотню перевалит, а как до столиц дойдет - ух! - той цены жители Поньгомы и не узнают никогда. Вот и вьется такая цепочка из самой глубины карельских лесов и болот до светящихся столичных центральных магазинов, где уже в красивые банки ягодки закатаны и в ресторанах подаются. И вроде не видно той цепочки, как и тысяч тысяч других таких же, "из глубинок - на красный вид", но на самом деле есть они, и начало одной такой незримой цепочки в этом древнем местечке Поньгома.