Накануне 75-летия актера Виталия Соломина «Труд» попросил поделиться воспоминаниями его преданного друга Холмса - Василия Ливанова
Соломин был кумиром страны, особенно женской ее части, поистине лучезарным актером. Романтичный в молодости, утонченно интеллигентный в зрелые годы — и всегда неотразимо обаятельный. Казалось, судьба обрекла его жить в лучах славы и обожания. А он тяжко боролся за право быть собой на сцене, жил максималистом и ушел до обидного рано...
— Василий Борисович, ваши Холмс и Ватсон воспринимаются не столько идеальным детективным дуэтом, сколько эталоном мужской дружбы.
— Ничего удивительного. Ведь Холмс ценит в Ватсоне не его весьма скромные дедуктивные способности, а умение слушать и сопереживать — качества, без которых дружба невозможна. И наша с Виталием экранная дружба (до съемок мы знакомы не были) быстро шагнула в реальную жизнь. Я еще на пробах почувствовал, что это случится. А если бы не случилось, то, возможно, и продолжение снимать не стали бы. Сымитировать любовь на экране ничего не стоит, это дело техники, а вот дружбу изобразить куда труднее. Любить можно и безответно, а для дружбы всегда нужны двое. И это большая редкость, чтобы у людей совпадали взгляды на мир, жизненные принципы, вкусы, привычки...
— Вас на роль Холмса утвердили раньше, чем нашли подходящего Ватсона. Каким вы представляли будущего партнера?
— В голове прочно сидели иллюстрации Сиднея Пэджета — первого иллюстратора рассказов Конан Дойла, одобренные самим автором. Я увидел их гораздо позже, чем прочел дойловские рассказы, — в советских изданиях картинки если и появлялись, то на них фигурировал флегматичный пожилой толстяк, которого очень трудно было представить другом энергичного Холмса. То ли дело пэджетовский Ватсон! И Виташа идеально вписывался в этот образ. Он сразу уловил в Ватсоне главное: врач он, конечно, обыкновенный, зато писатель одаренный, ибо именно благодаря его рассказам мир узнал о выдающемся сыщике.
Ватсон не может быть тенью Холмса, как это происходило в большинстве экранизаций. И поскольку я был с Соломиным совершенно согласен (я же говорю, дружба без сходства взглядов немыслима), наши пробы получились самыми убедительными. Кстати, режиссер Игорь Масленников, приглашая актеров на пробы, тоже ориентировался на рисунки Пэджета. И в названии фильма уравнял героев в правах.
— Со времени выхода последней части холмсовской эпопеи прошло ровно 30 лет, а ее продолжают любить и смотреть, невзирая на современные блокбастерные версии. Почему?
— Потому что тот фильм, извините за высокопарность, обращается к сердцу зрителя. А новые прочтения — со спецэффектами, трюками и драками — это не Конан Дойл, а «вариация на тему». Дело не столько в искажении канонического сюжета (для классики это сегодня в порядке вещей), сколько в том, что везде на первый план выходит криминальная интрига, которую актеры лишь обслуживают. А для нас с Виталием были важны не преступления, а люди и их взаимоотношения. Мы играли историю двух отважных мужчин, которые бескорыстно приходят на помощь тем, кто с бедой своей справиться не в состоянии. Таких «спасателей» нам всем сегодня очень не хватает — и в жизни, и на экране. Потому и живо наше старое кино.
— Приключения ваших героев снимали семь лет. И что, ни единой тени на ваших отношениях за это время не возникло?
— То, что происходит на съемочной площадке, не всегда праздник. Мы могли после тяжелого дня сесть в «Стрелу» и полночи провести без сна. Не за разговорами, а молча, думая каждый о своем. Ничего не обсуждать, ничем не делиться. Виташа был из тех, кто наделен редким даром понимания без слов. А то, что долгая совместная работа нам была в радость, а не в тягость, могу подтвердить хотя бы тем, что еще до окончания съемок «Приключений» Соломин решил поставить спектакль по моей повести «Мой любимый клоун».
— А потом была совместная работа в театре «Детектив»?
— Да, он прекрасно чувствовал этот жанр, столь любимый читателями и зрителями. И когда возникла идея создать театр, где все вертелось бы вокруг детектива, Виталий меня поддержал. Такая площадка давала ему возможность реализовать тягу к режиссуре. Он поставил для «Детектива» остроумную пьесу Робера Тома «Западня для одинокого мужчины», спектакль имел успех и в Москве, и в глубинке. Еще мы собирались поставить что-нибудь из Конан Дойла. Даже выкупили у «Ленфильма» наши костюмы. Увы, несмотря на успех у зрителей, театр рухнул из-за чиновничьих интриг. Переживали оба: Для Виташи эта детективная стихия была отдушиной после академической атмосферы Малого театра. Ему не хватало воздуха в стенах родного театра.
— А что создало Соломину репутацию человека с трудным характером?
— «Трудный характер»? Штамп — и только. Да, он держал дистанцию с теми, чьи взгляды ему не близки, был бескомпромиссен и очень избирателен во взаимоотношениях. Виташа терпеть не мог фамильярности и бестактности. Оберегал свою жизнь и жизнь близких от непрошеных вторжений. И все свои огорчения носил в себе, не выплескивая во внешний мир. Я не такой, я взрываюсь мгновенно, а Виташа хранил внешнее спокойствие, какая бы лава ни кипела у него в душе.
— Режиссура для него, любимого публикой артиста, была так важна?
— Вот и вы туда же — любимый публикой... Да, его обожали, особенно после бесконечной «Зимней вишни», которую мы между собой называли «вишневым компотом». Почему компотом? Потому что растянули на кучу серий то, для чего хватило бы двух, и притянули за уши фантастический хеппи-энд.
— Но ведь реалистический финал зрительниц категорически не устроил бы!
— В том-то и дело. Виташе эта картина досталась очень дорого. Он же был профессионал и понимал, что вся эта история не выдерживает критики — там натяжка на натяжке. Но взрослым сказки порой нужны не меньше, чем детям. А если вспомнить, в какое время все это снималось... Ну не мог он отнять у людей пусть и призрачную, но надежду!
— Зато, наверное, письма от зрителей мешками приходили?
— Понимаете, успех для него не так уж много значил. Он дорожил зрительской любовью, но собственная оценка того, что делал, была важнее. К своей работе он относился жестко. Режиссеры, за очень редким исключением, диктаторы, а компромиссы Виталию доставались очень тяжело. Выходом для такого максималиста, как он, была режиссура, когда ты сам устанавливаешь правила игры.
— И последняя игра стоила ему жизни?
— Жалеть себя, экономить силы было не в его привычках. Когда он поставил «Свадьбу Кречинского», я не мог на него спокойно смотреть после спектаклей, таким измученным он был. Играть за себя, петь, танцевать, да еще и как режиссер следить за остальными артистами — это немыслимая нагрузка! Так он и ушел от нас — на пределе сил...