- Евгений Евгеньевич, нынче много говорят о том, что конкурс переживает не лучшие времена, иронизируют даже по поводу его номера XIII...
- Да, он и прошел с запозданием в год, что усложнило задачу оргкомитета, которому пришлось раскачивать застоявшуюся махину. И началось соревнование 13 июня, и поначалу у нас предполагалось 13 членов жюри - потом его состав слегка изменился... Но все это, по-моему, не повод для иронии. Лучше поговорить о реальных проблемах. Например, раньше бедой конкурса Чайковского было постоянное "пересечение" с чемпионатом мира по футболу, который и членам жюри, и участникам тоже хотелось посмотреть. Теперь попали в другую западню - нам "наступил на пятки" Московский кинофестиваль. Кто-то из начальников снова чего-то недодумал.
Ну а разговоры насчет "провальности" шли всегда. Как ругали, например, предыдущий XII конкурс! Конечно, не решаюсь судить о результатах в других номинациях (хотя, например, диски японской пианистки, тогда почему-то дружно обруганной в прессе, я теперь вижу во всех магазинах мира). Но ведь камни кидались и в мой огород - а я был председателем вокального жюри. В одном журнале певец, который близко не подходил к тем театрам, где поют лауреаты 2002 года, облил грязью конкурс и назвал жюри "слепо-глухо-немым" за его решения. А теперь вспомните тогдашних лауреатов: Анна Самуил поет на многих сценах мира. Михаил Казаков и Андрей Дунаев - солисты Большого. Сеуб Ким Дон тут же получил приглашение в театр Лисеу в Барселоне, в котором, доложу вам, поют очень немногие наши певцы, я в свое время был чуть ли не первым русским артистом, кто там выступил. Ну а по поводу 4-й премии мне особенно досталось, ее получил мой ученик. Теперь этот молодой артист, Штефан Коцан, поет в венской Штаатс-опер, приглашен в постановку "Макбета".
- Вы сами были участником и победителем конкурса Чайковского в 1970 году. Помните тогдашние свои чувства?
- Конечно. Возглавлял жюри Марк Осипович Рейзен - легендарный певец, кумир для нас, басов. На 2 - 3-м турах в составе судей появились Мария Каллас и Тито Гобби. Сам их приход в Колонный зал был большим праздником. Кстати, потом я узнал, что они голосовали за меня. У меня к тому времени уже был большой сценический опыт: 7 сезонов в театрах Ленинграда - Малом и Мариинском, огромное количество сольных концертов. Но когда вышел на конкурсную сцену - поверьте, колени дрожали. Вспоминаю это сейчас - и стараюсь давать поблажки молодым.
- Не завидуете современной артистической молодежи? Она имеет возможность свободно перемещаться по миру, тогда как вашему поколению приходилось все контракты согласовывать с Госконцертом...
- Все не так однозначно. Русский человек сообразителен. Мое поколение быстро смекнуло, что надо не доверяться слепо Госконцерту, а самим по телефону вести переговоры, быть себе импресарио. Но скажу и слово в защиту Госконцерта - тогда у нас не было никаких проблем с получением загранпаспортов. Советский Союз критиковали за "железный занавес", но нынче Запад сам отгородился таким же занавесом от нас. Мне жаль моих младших коллег, которым приходится занимать очередь в посольство с ночи, - и им еще могут отказать в визе. Так что в каком-то смысле я чувствовал себя свободнее их. Мне доводилось подолгу бывать за рубежом: например, 2 месяца в Милане, потом месяц в Мюнхене, потом - в Испании... Помню, как в 73-м году открывал обменные гастроли Большого на сцене Ла Скала в роли Руслана ("Руслан и Людмила"), как в 89-м мы давали там же "Жизнь за царя" (по моей инициативе удалось вернуть этой гениальной опере Глинки ее оригинальный текст и оригинальный сюжет, искаженные в советское время). Но я никогда не считал себя космополитом - всегда сознавал себя русским певцом.
- Я слышала историю, будто вы стали преподавать, потому что появился талантливый молодой певец, которого вам захотелось обучить...
- Ну что-то в этом роде. Я начал преподавать еще в Ленинградской консерватории, через короткое время ушел - нагрузка показалась слишком большой. Но вскоре затосковал по родным стенам. Зашел на экзамены, услышал одного баса, который мне очень понравился, и сказал: "Если вы поступите, я вернусь". Он поступил - я вернулся. Всего же отдал Ленинградской и Московской консерваториям 25 лет.
А потом меня пригласили в Венскую консерваторию. Я там проработал еще 10 лет, но после 65 пришлось уйти: безработица, нужно уступать место молодым. Хотя я считаю, что это глупо. В США люди работают, сколько могут. Да и у нас я к своему профессору Василию Михайловичу Луканину пришел, когда ему был 71 год, он меня благополучно довел до диплома, еще два года потом учил...
- Ваш родной Большой театр нынче в строительных лесах...
- Конечно, реконструкция нужна. Она улучшит условия работы артистов, да и технические возможности умножит. Вот, например, в Хельсинки построили новую оперу - там можно хоть снегопад на сцене устроить, хоть костры настоящие жечь. Система пожаротушения такая, что, если, не дай Бог, что-то всерьез загорится, через секунду погасят. А в Большом были запрещены даже свечи. С другой стороны, я наблюдал в свое время реконструкцию Мариинского театра, после которой акустика стала хуже. Это было в 68 - 70-х годах. То же самое в Ла Скала... Помню, как пел в театре Лисеу в Барселоне до пожара: там со сцены шепотом скажешь - в последнем ряду слышно. Но, когда его реконструировали, эффект пропал. Думаю, в Большом будет то же. У прежних мастеров были свои секреты: битый хрусталь под сценой (пол - очень важный резонатор), деревянные стулья без плюша... В одном старинном театре при реконструкции на чердаке обнаружили терракотовые вазы, стоящие под разными углами. Это оказалось системой резонаторов - совершенно такой же, как и в русских церквах, в частности в Успенском соборе в Кремле.
А вот какая акустика на новой сцене Большого, я уже не знаю - не пел там. Помню только предварительные разговоры, согласно которым сцена должна была стать точной копией "настоящей". Но когда построили, оказалось, что она меньше, отчего перенос сюда главных постановок театра невозможен. Это очень серьезный недостаток. С нетерпением жду, когда же отреставрируют Большой. Взять хоть здание - я по-прежнему считаю его самым красивым в мире.
- Над чем сейчас работаете?
- Пришло время подытожить то, что сделано. А сделано, поверьте, много. Я впервые в нашей стране исполнил "Аттилу" Верди, по моей инициативе в Большом был поставлен "Замок герцога Синяя Борода" Бартока, где я пел по-венгерски. А в Национальном театре Праги пришлось осваивать чешский. Но сейчас мне уже много лет, и честно скажу - учить новые партии больше не хочу. Моя главная задача - завершить свои мемуары: с кем я работал, встречался. Будет, например, большая глава, посвященная великому композитору Свиридову. Через год рассчитываю сдать рукопись. Книгу можно назвать гимном русской вокальной школе, страстным сторонником которой я остаюсь.
- Как при вашем плотном графике удается отдыхать?
- А я просто переключаюсь на другой род деятельности. Был такой певец и педагог Пряничников, он написал труд "Советы обучающимся пению", я его прочел еще студентом. Помню, например, такой совет: один день в неделю молчать и даже не слушать музыку. Один месяц в году - то же самое. Я нарушил этот запрет, может быть, пару раз в жизни, когда нужно было срочно подготовить партии для Ла Скала, и я их учил вполголоса, находясь в отпуске...
- Прочла, будто вы коллекционируете чай...
- Я ведь москвич, а все москвичи любят чай. Кофе почти не пью. Перепробовал, кажется, уже все чайные сорта на свете и нашел то, что мне нравится: это 8-10 сортов, из которых выбираю наиболее подходящий в зависимости от настроения, от погоды. А других хобби у меня нет. Раньше вот пение было "побочным занятием" - я ведь по первому образованию инженер-строитель, даже несколько домов успел в Ленинграде построить до поступления в консерваторию. Ну а когда вокал стал профессией - неприлично же оставаться совсем без хобби (смеется). Вот я к чаю и пристрастился.