...У Свирельникова случилась в ту пору вторая большая размолвка с Тоней. Он съехал с вещами в
...У Свирельникова случилась в ту пору вторая большая размолвка с Тоней. Он съехал с вещами в съемную квартиру, и заместитель Веселкин выпивал с ним вечерами, терпеливо выслушивая его обиды на жену, накопившиеся за годы семейной жизни. Михаил Дмитриевич тогда еще не понимал, что если ушедшему мужчине хочется всем жаловаться на оставленную жену, то брак еще далеко не безнадежен. Веселкин пытался утешить шефа и привел какую-то бойкую безмужнюю даму. Вообще, "разведенки", как известно, чрезвычайно чутки к чужому семейному горю, обладают удивительной, не женской понятливостью (к сожалению, временной) и вытворяют в постели такое, о чем их прежние мужья даже не мечтали. В конце концов Михаил Дмитриевич, устав от примерной до приторности чуткости и буйной до членовредительства постельной изобретательности, одумался, вернулся домой и помирился с Тоней.
Но его брак уже дал к тому времени непоправимую трещину. Свирельников и сам не мог понять, в чем суть этого разлада. Нет, даже не разлада, а какого-то все более настырного желания изменить жизнь. Собственно, что такое счастливый брак? Это вовсе даже не безоблачное удовольствие, не семейный рахат-лукум, обсыпанный сахарной пудрой. Нет! Это безоговорочное признание этой жизни, этой женщины, этой семьи - единственно возможной, единственной, несмотря ни на что. Ведь уйти от женщины, с которой прожил пятнадцать лет, только из-за того, что вы стали часто ссориться и редко взаимообразно утомляться перед сном, так же нелепо, как эмигрировать из-за того, допустим, что на родине выдалось дождливое лето...
Нет, брак рушится только в том случае, если у кого-то из двоих появляется пусть даже мимолетная, почти случайная мысль о новой, с начала начатой жизни! Когда эта бацилла "сначальной" жизни попала в душу Свирельникова, теперь уже и не вспомнить. Возможно, тогда, когда он с завистливым удивлением взирал на старого знакомца, который явился на встречу Нового года в Дом кино не с прежней женой, носившей прическу, похожую на осиное гнездо, а в обнимку с длинноногим гламурным существом. Обглядывая ее, вздыхали даже седые режиссеры, давно растратившие свои мужские пороховницы на блудливых помрежек и ногозадиристых студенток ВГИКа. А может, это случилось в тот день, когда женившийся на секретарше партнер по бизнесу, подвыпив, рассказывал Михаилу Дмитриевичу об умилительном восторге позднего отцовства. Ведь подумать только: от тебя, полузаморенного жизнью пенька, вдруг отпрыскивается новый, зеленый побег, маленький и живой! Кстати, все их с Тоней попытки завести позднего ребенка потерпели неудачу...
Довольно долго Свирельников всячески старался подавить в себе эту подлую жажду "сначальной" жизни. Например, он решил для укрепления семьи съездить с Тоней в Ельдугино, оставив дела на компаньона.
- Справишься без меня?
- Даже-даже! - осклабился Веселкин.
... Был как раз август - самые грибы да еще рыбалка! Тоня, тоже чувствовавшая неладное, обрадовалась. Дело в том, что первый свой семейный отпуск они провели именно в Ельдугино. Спали в проходной комнате под лоскутными одеялами. Точнее, не спали, а ждали, мучая друг друга, пока накашляется на печке за занавеской дед Благушин да перестанет ворочаться в светелке молоденькая прыщавая учительница, присланная по распределению из Калининского пединститута.
По утрам ходили в лес. Дед Благушин рассказывал, как нашел Грибного царя и даже показывал место. Там он после этого часто находил белые, но все какие-то меленькие. Тоня смотрела на старика с недоверчивым восторгом и спрашивала, что делать, если найдешь Грибного царя, - срезать ножом или срывать.
- Первым делом надо желание загадать! - наставлял дед Благушин.
- Какое?
- А это уж, милка моя, сама думай! Одно желание - больше никак нельзя...
Потом он потихоньку учил внука, как проверить, надежная ли жена досталась:
- Верная, она подле мужа в лесу ходит, а если гриб найдет, то сразу кличет, мол, иди смотреть! Гулящая все норовит уплутать куда-нибудь подальше. Жадная грибы тайком собирает, а потом всем хвастается. Чересчур самостоятельная грибы пересчитывает и сравнивает, кто больше собрал, она или муж...
Свирельников понял, что с женой ему фантастически повезло... Там же в лесу они хотели, наедине, вознаградить себя за опасливые неудобства тесной дедовой избенки, но, как на грех, угодили в муравейник и еле спасли белую Тонину попу от страшного покусательства...
...Однако в Ельдугино в тот, окончательный, год они так и не поехали: турфирма "Лотофаг", в офисе которой "Сантехуют" менял трубы и устанавливал новый итальянский фаянс, расплатилась горящими путевками на Сицилию. Две недели они с Тоней объедались и обпивались халявой, уступая в чревоугодии разве что немцам: те жрали и пили так, словно завтра их должны были расстрелять, а потом, собравшись на большой лоджии, резались в карты, до глубокой ночи оглашая окрестности пьяными гортанными воплями.
"М-да, - лениво думал Михаил Дмитриевич, - если они так ведут себя на отдыхе в союзнической Италии, то можно вообразить, что их деды вытворяли в снегах Смоленщины и почему русский народ валом валил в партизаны".
А времени для размышлений у него было достаточно. Целыми днями он лежал на пляже, пялился на загорающих без лифчиков девиц и напевал себе под нос:
Tоpless, topless!
Топ-топ и - в лес!
- Что ты там бормочешь? - морщась, спрашивала Тоня: у
нее от острой итальянской кухни и дешевого столового вина обострился колит.
- Да так... Ерунда.
Но нет, это была не ерунда! Бацилла "сначальной" жизни опасно размножилась в его душе и уже доедала иммунитет спасительной мужской лени, которую иногда еще именуют постоянством и которая сберегает сильный пол от того, чтобы заводить семью с каждым освоенным женским телом. Кстати, на отдыхе, в покое, обычно восстанавливалось их плотское единство, подорванное будничной нервической суетой. Ведь, в сущности, объятья пожизненных супругов есть не что иное, как попытки досодрогаться до прежних, первых, ярких ощущений любви. Конечно, вернуться в то сумасшедшее начало невозможно, но поймать в брачной постельной повседневности его пьянительные отголоски иногда получалось именно на отдыхе, когда есть время прислушиваться к себе и безмятежно целыми днями караулить забытую негу, словно суслика возле норы...
Но там, на Сицилии, не получилось даже этого. Свирельников, почти еженощно исполняя курортный супружеский долг, чувствовал во всем своем теле, саднящем от пляжного перегрева, какую-то тупую дембельскую скуку...
За день до отлета домой их повезли на экскурсию в знаменитые Палермские катакомбы. По стенам огромного монастырского подвала, несколько веков заменявшего горожанам кладбище, висели мумифицированные, усохшие до размеров страшных кукол покойники в истлевших старинных одеждах. Особенно Свирельникова поразила галерея невест, которые вместо брачного ложа угодили сюда, под землю, прямо в своих кружевных подвенечных платьях и высохли здесь на затхлых сквозняках, сжимая в руках свадебные букетики.
Этот тлен, не спрятанный в землю, а выставленный на всеобщее обозрение, и стал, кажется, последней каплей. Свирельников с каким-то леденящим ужасом почувствовал в своем вполне еще жизнерадостном теле эту неодолимую мумификацию, которую нельзя остановить, но которую можно загнать вглубь, перебить новизной, как перебивают трупный запах ладаном, миррой или чем там еще!
Когда летели в Москву, он накачался виски, хохотал, на весь самолет рассказывал похабные анекдоты и пел:
Тоpless, topless...
Топ-топ - и в лес...
Михаил Дмитриевич даже умудрился с шепотливой хмельной конспиративностью (то есть совершенно по-дурацки и прилюдно) выклянчить телефончик у страхолюдной стюардессы.
- Лучше бы мы в Ельдугино поехали! - вздыхала, чувствуя непоправимое, Тоня. - Может, нашли бы Грибного царя...