- Я пример абсолютно счастливого человека. Во всяком случае чувствую себя таковой, ведь работала с самим Гогой! - говорит Ирина Николаевна. - Еще будучи студенткой факультета искусствоведения Театрального института в Ленинграде, я в 1977 году пришла в БДТ на практику к легендарному завлиту Дине Морисовне Шварц. В театре все ее боялись!
- И Георгий Александрович?
- Нет, с ним она была, можно сказать, на равных. Они вместе определяли репертуарную политику театра. У них была одна группа крови. Она не боялась с Товстоноговым спорить. Блестяще владея словом, обладая чутьем на хорошую литературу, умела убеждать его. Боялись ее главным образом драматурги. Последних ходило к нам бесконечно много с пьесами, не только ставить, но и читать которые было зачастую невозможно. Зато пишущих действительно интересно Дина Морисовна обхаживала, берегла. Дружила с Вампиловым, едва ли не первая в стране угадав его талант. И знаменитого ныне Александра Володина "открыла" для театра именно она. Принесла как-то только что написанную им пьесу "Пять вечеров". Товстоногов тут же велел своему завлиту мчаться к Володину, подписывать с ним договор. Тот спектакль стал одним из программных в репертуаре нашего коллектива.
- Товстоногов много пьес читал? Как выбирал: какую ставить, а какую нет?
- Вот обычная "картинка" конца рабочего дня для нас с Диной Морисовной: Гога надевает свою любимую кепку и выходит из кабинета. Мы его уже поджидаем и, пристроившись она с одной, я с другой стороны от него, пытаемся засунуть ему под мышку папку с пьесой. Если это удавалось, мы были бесконечно счастливы. Он читал выборочно. Потому что, во-первых, очень уставал, репетируя, как правило, и утром, и днем, а вечером - спектакли, во-вторых, ему приходилось довольно много читать разной другой литературы. За газетными публикациями следил внимательно. Нам с Диной Морисовной очень попадало, если вдруг пропускали статью о театре - хвалебную или ругательную... Еще безумно любил детективы. И настолько хорошо разбирался в них, что по первым строчкам книги мог сказать, хорошая вещь или "так себе"... Любил рассказывать нам об увиденных спектаклях. Георгий Александрович начал выезжать за рубеж с 1956 года и ездил много - на разные семинары, творческие встречи. Он восхищался спектаклями Бергмана, Брука, Штайна. Рассказывал о них так, что создавалось ощущение, будто ты видел их собственными глазами. Гога не забывал поведать, причем с юмором, еще и про "ту", неведомую нам жизнь. Помню, приехал из Италии и зашел у нас с ним разговор о тамошних женщинах. Я поинтересовалась: понравились ли ему итальянки, мол, общепризнанные красавицы? Он: "Да ничего подобного! Низкорослые, чернявые все, никакого разнообразия".
- А вообще любил женщин?
- Да, ухоженных, с красивой фигурой, умеющих себя подать. Считал, что женщина - это "линия шеи, переходящая в линию спины и опускающаяся ниже". Мне говорил: дама всегда должна быть "комильфо", то есть "как надо". И я, зная это, не позволяла себе прийти в театр не причесанной, без маникюра, хотя рабочий день завершался у меня часто за полночь, а начинался уже в 10-11 утра...
- У него, наверное, было много романов? Они "распространялись" на актрис вашего театра?
- Некоторые молодые актрисы, правда, из других театров, мечтавшие работать у нас, случалось, прямо падали на капот его машины, когда он подъезжал к БДТ. Хотели таким образом обратить на себя внимание, запомниться, понравиться и получить место в труппе. Я старалась не допускать подобного, не дай Бог, еще попадут под колеса! Он делал мне замечание: "Ира, что ж вы не пропустили девушку, она такая хорошенькая!"
Какое-то время у него был роман с актрисой К. Разошлись они, насколько я знаю, после того, как однажды она сделала ему замечание, почему не дал ей главную роль в новой постановке... Такой масштабной личности, как Георгий Александрович, очень трудно было соответствовать. Рядом с ним, работавшим с невероятным напряжением, причем беспрерывно, женщина и должна быть, и в то же время ее как бы быть не должно. Недопустимо было лезть ему в душу, "пришпиливать" к своей юбке, тем более пытаться им "руководить". Не нашлось, к сожалению, такой...
Что касается актрис БДТ, он любил их всех, восхищался ими, подбирал для каждой "выигрышную" роль, тонко чувствовал, понимал и принимал такими, какими они были со всеми слабостями и недостатками.
- Свои режиссерские неудачи он признавал?
- Георгий Александрович предъявлял большие требования к профессии режиссера, считал ее штучной. Говорил, что главные качества режиссера - "внутренняя музыкальность", эрудиция и характер. Безошибочно чувствовал сцену и всегда любил тот спектакль, над которым работал в данный момент. Любил зайти в директорскую ложу близ кабинета и, подперев кулаком щеку, посмотреть давнюю постановку. Артисты замечали его поблескивавшие в темноте ложи очки и играли особенно вдохновенно. Вообще тонус у всех нас резко повышался, когда мы видели во дворе его "мерседес". И спектакли тогда шли совершенно иначе! Он сам шутил, вспоминая историю с двумя шубами Немировича-Данченко: "Мне нужно иметь два "мерседеса", чтобы один во дворе стоял, а на другом я спокойно уезжал домой".
- А правда ли, что Товстоногов "режиссировал" и встречи с партийными боссами города?
- Среди театральных критиков были люди, которые нас поддерживали, оценивая спектакли театра с позиций художественности, а не партийности. Они очень помогали в "работе" с представителями Ленинградского обкома партии, для которых одно имя Товстоногова служило своего рода "красной тряпкой". Те, помнится, решительно не принимали спектакль "Смерть Тарелкина" по пьесе Сухово-Кобылина. Считали его "антисоветским". Ведь там были слова о том, что Тарелкин шел впереди прогресса, а прогресс плелся сзади. А в другой сцене герои громко били в барабаны, что опять-таки вызвало вопрос у партийных правителей: у нас в стране в барабаны бьют пионеры, у вас же - какие-то нехорошие люди. На что это намекаете? В день очередного прогона из обкома пришло несколько человек, уже загодя настроенных недоброжелательно, а в театре как бы случайно оказались известные критики. После просмотра все собрались у Гоги в кабинете, там был накрыт небольшой стол, и критики ненавязчиво, вроде как между собой, но достаточно громко, выражали свое восхищение и режиссурой, и игрой актеров в новой, "несомненно, очень интересной" постановке. Представителям обкома ничего не оставалось, как утвердить спектакль...
Многие традиции, заложенные Товстоноговым, живы в театре и сейчас. К примеру, режиссерские коллегии, на которые собирались помрежи, осветители, костюмеры, гримеры, электрики - все те, от кого зависят ход спектакля, его успех или неуспех (с технической точки зрения) у зрителей. Проходят и "Режиссерские среды" - вечерние посиделки для всех желающих из числа друзей нашего театра. Часто приходили на эти среды Игорь Владимиров из театра "Ленсовета", Лев Додин из Малого драматического, Рубен Агамирзян из "Комиссаржевки".
- Все - его ученики?
- Несмотря на то что Владимиров, Агамирзян, Додин, Ефим Падве, Кама Гинкас, Генриетта Яновская работали с ним в БДТ, Георгий Александрович не считал их своими учениками. Говорил так: буду рад, если они назовут меня своим учителем. Был убежден, что они должны создавать собственный театр, со своей эстетикой, а не копировать его.
Одно из самых сильных впечатлений в последние годы его жизни - спектакль Анатолия Васильева "Взрослая дочь молодого человека". Специально ездил смотреть его в Москву. Утром встретила его на перроне. Идем не спеша к машине (быстро ходить уже не мог - стенокардия), и я спрашиваю о впечатлении от этого спектакля. Отвечает: "Как театр Эфроса "могу, но не хочу", не мой театр, как "Таганка" Любимова "могу, но не хочу", при всем уважении и к одному, и к другому, так театр Васильева "хочу сделать так же, но не могу". В его устах то была величайшая оценка.
Одним из самых интересных режиссеров считал Марка Захарова. Даже письмо ему написал, в котором выразил свое восхищение. Марк Анатольевич, с присущим ему чувством юмора, ответил на бланке своего "Ленкома": "Г.А., я безмерно рад, спасибо. А дабы вы не сомневались в подлинности моего ответа, я, мало того, что ставлю подпись, еще и закрепляю ее круглой печатью".
- Как, к слову, Георгий Александрович держался с коллегами?
- Демократично. Хотя со стороны иногда могло показаться, будто между ним и остальными большая дистанция. Это было обманчивое впечатление. Проработав с Товстоноговым бок о бок около десятка лет, я поняла, что более доверчивого, более смешливого и в тоже время обидчивого, как ребенок, человека в театре нет. Он мог рассказать всю свою жизнь, раскрыться первому человеку, вошедшему к нему в кабинет. Сам умел слушать. Любил, когда актеры с ним советуются. Понимая, что "одним театром жив не будешь", не препятствовал участию своих артистов в киносъемках, требуя лишь, чтобы делали это не в ущерб спектаклям. Даже сценарии будущих фильмов иногда читал. Если те были не очень высокого уровня, не советовал сниматься. В то же время умел сохранять дистанцию с актерами. Это, я считаю, для главного режиссера и художественного руководителя очень важно. В этом отношении Кириллу Юрьевичу Лаврову чрезвычайно непросто сейчас руководить театром, ведь все привыкли, что он такой же актер, как и они сами, привыкли обращаться к нему запросто - Кира... При этом Товстоногов большую часть свободного времени, в особенности на гастролях, всегда проводил среди актеров. Сядет, помню, в Ялте на лавочке близ гостиницы, вокруг него почти вся труппа, и начинает рассказывать разные забавные байки, анекдоты. Так что все напрочь забывали про море, пляж.
До сих пор помню первый анекдот, который я услышала от него, засидевшись с ним как-то в театре до двух ночи. Он собрался ехать домой, а своего шофера-то давно отпустил! Я вызвала такси, записала номер машины и подаю ему листок. "Что это, Ира?" - спрашивает Георгий Александрович, глядя на листок с цифрами. Объяснила. "Так, придется задержаться. - Снял свою модную кепку. - Я не знаю, сколько судьба уготовила нам с вами вместе работать, но вам повезло - я не идиот. Догадайтесь, сколько может стоять такси у подъезда Большого драматического театра в 2 ночи?" - "Одно", - медленно соображаю я. "Тогда зачем мне ваш номер?" И рассказывает анекдот. Старуха отправляет старика в магазин и наказывает ему: купишь два предмета - сыр и колбасу, да завяжи узелок, а то ведь перепутаешь. Обиделся дед: я лучше тебя все помню! Возвращается и приносит зубную пасту. Старуха на это: вот видишь, я же говорила, что ты в маразме. Пасту купил, а щетка где?.. С тех пор, когда я что-нибудь забывала, Гога мне говорил: "Ира, а щетка где?" Присутствовавшие при этом артисты или гости театра никак не могли понять, какую же щетку он требует от меня столько лет? Чувство юмора по отношению прежде всего к собственной персоне - вот для меня один из уроков Товстоногова.