ВЯЧЕСЛАВ ПЬЕЦУХ: ПИШУ С СЕМИ УТРА И ДО ИЗНЕМОЖЕНИЯ

Главная Жизнь 01:01 12 Августа 2004 0

Лауреат многих писательских премий, он успел попробовать себя в роли школьного учителя и главного редактора "толстого" журнала "Дружба народов". Но основным занятием для Вячеслава Пьецуха все же стало сочинительство. "Люди обязаны жить с оглядкой на литер

Стародубец Анатолий

Напечатать

- Вячеслав Алексеевич, в энциклопедии говорится, что вы родились в Москве в селе Черкизово за Преображенской заставой...
- Такая формулировка вполне правомерна. В довоенные годы за заставами уже кончался город, и начиналась губерния. Левее от Преображенской площади располагалось село Черкизово. Там когда-то моя прабабка, даром, что была крестьянкой Лопаснинского уезда Московской губернии, построила двухэтажный доходный дом в четыре квартиры с мраморной внутренней лестницей. Откуда деньги взялись - не знаю, но в квартире был даже дорогой по тем временам дубовый паркет. Я еще застал одноэтажные дома дачного вида. А рядом было село Богородское.
- Почему вы пришли в литературу так поздно?
- Как-то так получилось, что и читать, и писать по-настоящему я начал зрелым человеком. Вдруг ни с того ни с сего стал настойчиво работать в этом направлении. И скоро почувствовал, что обретаю вторую профессию. Я к тому времени уже был отцом семейства и учителем истории в школе. "Трубил" за письменным столом в свободные часы, главным образом по ночам, потому что школа отнимала уйму времени. Должность классного руководителя в те времена обязывала меня даже выходные проводить со своим классом где-нибудь в цирке, кино, лыжном походе или играя в войну. И получалось, что первые несколько лет я писал от случая к случаю. А когда начал печататься и зарабатывать литературой какие-то деньги, то смог себе позволить уйти на низкую зарплату в вечернюю школу, где был занят исключительно по вечерам.
- У вас нет специального литературного образования. А вообще, нужно ли учиться литературе, например, в Литинституте?
- Литинститут существует не для того, чтобы учить писать, а чтобы давать талантливым людям широкое гуманитарное образование. В былые времена из глубинки пробивалось много ребят даже с незаконченным средним образованием, но уже успевших опубликоваться. А настоящий сочинитель немыслим без определенного литературного багажа. История нашей литературы знает примеры, когда большие литературные таланты сильно страдали оттого, что были "культурно незащищенными"...
- Ваши тексты изобилуют историческими справками. Что для вас значит история?
- Это попытка анализа в некоей временной протяженности. Часто я обращался к темам, которые требовали привлечения исторического материала. Меня часто занимал вопрос: "Что значит личность в историческом процессе?" Как вы знаете, марксизм давно на него ответил. Меня этот ответ не удовлетворял, и я для себя пытался его найти. Приходилось оперировать каким-то историческим материалом. Слава Богу, я историк по образованию, даром что учитель. Поэтому какие-то основы исторических знаний у меня были. Но учиться истории я стал по-настоящему, как это чаще всего бывает, уже после того, как окончил институт. У меня есть целый роман под названием "Роммат", т. е. романтический материализм. Я придумал это словосочетание по аналогии с такими странными науками, как истмат, диамат. И на материале дворцовых переворотов и, главным образом, попытки, которую предприняли декабристы, ответил для себя на этот вопрос.
- Вы в своих книгах часто рассказываете о "русском дураке". За последние годы эта категория граждан еще не перевелась?
- У меня ведь "русский дурак" особенный. К примеру, если наш деревенский пастух Борька (я по полгода живу в деревне) залезет к кому на дачу, то стащит не только буханку хлеба, коробку макарон, тазик и вилку с ложкой, он еще прихватит подборку "Нового мира" или "Знамени". По журналу за ночь прочитывает! Вот каков мой "русский дурак". А сейчас наступила эпоха ушлых людей. Таким смешным, милым "дуракам" сегодня, наверное, уже нет места.
- Вы как-то сравнили литературу с наукой...
- Только в том смысле, что литература тоже категория развивающаяся и подвержена поступательному движению. Можно сравнивать сочинения эпохи Данте и наших дней, как арифметику и теорию бесконечно малых величин. Я сейчас перечитываю классику. (Читать давно уже нечего - это трагедия пятидесятилетних людей). И меня раздражают у Антона Павловича описания природы, если они занимают больше одного распространенного предложения. Я также не могу понять Тургенева, дающего в четыре периода портрет героя. Зачем вторгаться в чуждую область изобразительного искусства, если персонаж легко можно обрисовать одним-двумя характерными словами. Лично я избегаю описаний природы, портретов и всего того, без чего не могли обойтись наши "великие отцы". Для меня это просто не работающий на идею материал. А я так выстраиваю свои сочинения, особенно в мелкой пластике, что у меня должно работать все: от первого слова до последней сноски. Иначе текст теряет энергетику. Конечно, я обязательно напишу портрет или пейзаж, если это необходимо и важно. Как важна последняя фраза, которая, как известно, "делает" все.
- Возможно, такая тенденция теперь общая в словесности?
- Я мало читаю современных писателей, но, очевидно, в новой литературе это все отомрет. Думаю, расписать портрет персонажа на четыре периода сейчас уже ни у кого не поднимается рука. Но все эти рассуждения недопустимо технологичны, когда речь идет о таком волшебном занятии, как литература.
- Не следует ли из сказанного, что литература, как и публицистика, может устаревать?
- Конечно, устаревает. И за счет этого она только и жива. В советские времена в Союз писателей входили 11 тысяч человек. Немыслимо, чтобы все ими написанное наши потомки вынуждены были бы перечитывать лет через 600. Вполне достаточно, если из эпохи останутся одно-два имени. В эпоху Гоголя самым читаемым писателем был Алексей Кассиров. А Марлинский гремел намного шибче Пушкина. Сейчас об этих именах знают только специалисты. Если взять пример более близкий нам по времени, то писатель Арцыбашев был знаменитее Бунина. Все это результат общественно-лирических заблуждений читающей публики.
С другой стороны, совершенно очевидно, что в истории нашей литературы сложился ряд недоразумений и несправедливостей, которые до сих пор не исправлены. В цикле эссе под названием "Рассуждения о писателях" я настаиваю, что Максим Горький посредственный литератор. И Тургенев занимает, по-моему, не свое место в нашей литературе. Он не так интересен и значителен, чтобы стоять на одной ступеньке с Достоевским и Львом Толстым.
- В конце 80-х много говорилось о "загадочной русской душе". Сейчас эти разговоры почти смолкли. Отчего?
- Эта проблематика почти перестала волновать общество потому, что происходит резкая европеизация русского человека. Он необыкновенно быстро становится таким же неинтересным, усредненным, эгоистичным, как любой средний европеец, до неприличия зацикленный на потребительских интересах. Может быть, такой процесс вполне объективен и ничего страшного здесь нет, но это неприятно. Ведь русская душа намного богаче. В ней есть вся мыслимая масса человеческих качеств.
- За последние годы жизнь здорово изменилась. У вас не возникают проблемы с новыми персонажами?
- Нет. Персоналии - это все вспомогательное. Если я знаю, зачем пишу, тогда вопрос с выбором героев для меня решен, и я могу привлекать кого угодно. Не так давно в Питере вышла книжка моих коротеньких рассказов под названием "Русские анекдоты". Некоторые из них посвящены "новым русским". Правда, за эту книжку я не получил ни рубля. Суровая примета времени.
Исторического в чистом виде я давно ничего не писал. Хотя что считать историей? События моей недавней маленькой повести развиваются на фоне московских боев 2 - 5 октября 1993 года. А предыдущая моя повесть "Бог в городе" никакого отношения к истории не имеет - это наш быт, наша жизнь в провинциальном ее варианте.
- Вам не предлагали поработать в кино?
- Иногда мне звонят и спрашивают, можно ли по такой-то моей вещице снять кино. Да ради Бога, отвечаю я. Так вышел один из первых российских сериалов под названием "Новая московская философия", а известный режиссер Александр Велединский несколько лет назад снял свою дебютную короткометражку "Ты да я, да мы с тобой" по моему рассказу "Двое из будки 9-го километра". Там получился блестящий актерский дуэт Владимира Стеклова с Сергеем Маковецким. Работа оказалась настолько удачной, что фильм получил премию на "Кинотавре" в Сочи и на гатчинском кинофестивале "Литература и кино". Но самому писать сценарии мне неинтересно. Мои многочисленные друзья из мира кино это знают, поэтому подобных предложений мне не поступает.
- Говорят, что сейчас даже известные литераторы "горбатятся" у компьютеров, выдавая в день по 20 страниц сценарно-сериальных диалогов.
- У всех разные запросы. Мне много не надо. Того, что я вырабатываю в литературе, худо-бедно хватает на хлеб и бензин.
- Как вы относитесь к опусам из серии "Как написать бестселлер", утверждающим, что все удачные сочинения будто бы написаны по единым канонам.
- Всякий настоящий писатель - это всегда отступление от правил и нарушение канонов. Так, Николай Васильевич установил свой закон в литературе. Лев Николаевич заменил тот закон своим. Но его преступил Антон Павлович в пользу своего. Идущий следом Иван Алексеевич открыл свой. И так далее. Не думаю, что в литературе можно воспользоваться "чужим умом". Если пишущий хочет создать что-либо стоящее, он должен выработать свои правила, что невероятно тяжело и не имеет рецептуры. Я достаточно скептически смотрю на возможности самоучителя для писателя.
- Вы придерживаетесь формулы "ни дня без строчки"?
- Предпочитаю работать без всяких формул. Если я не умираю от гриппа и не нужно срочно ехать кого-то вытаскивать из пруда, я сажусь и пишу с 7 утра до изнеможения. И так каждый божий день. Правда, как-то осенью со мною приключился маленький кризис, и две недели я ничего не писал. Для меня такое - вещь небывалая. Но ничего, пережил, и сейчас опять пишется хорошо.
Беседу вел

Напечатать

Жизнь 00:15 / 07 Ноября 2025 21307

«С чувством гордости вышли 7 ноября советские люди на улицы Кенигсберга»

80 лет назад на нынешней площади Победы состоялся первый советский парад

Владислав Ржевский, Калининград

Труд

По площади чеканят шаг летчики, участвовавшие в Восточно-Прусской операции. Фото из открытых источников

«Поверженная прусская столица — Кенигсберг — 7 ноября 1945 года впервые за всю свою семивековую историю увидела великий Октябрьский праздник советского народа» — так 80 лет назад написала...