Зачем Валерий Фокин ставит пьесу о молодом Сталине?
«Нужны перемены!» — такой многозначительной фразой открыл ежегодный сбор труппы художественный руководитель Александринки Валерий ФОКИН. С того времени, как он возглавил театр, прошло 15 лет. «Это очень большой срок, — уверен он. — Как говаривали некогда Станиславский и Немирович-Данченко, возраст театра не должен превышать 12-15 лет. И мы, конечно, уже думаем об изменении стратегии». Одной из главных, заведомо дискуссионных работ коллектива должна стать постановка «Рождение Сталина» самого Валерия Владимировича. Зачем понадобилось извлекать из небытия то время?
Режиссер работает над постановкой долго, особенно по нынешним меркам — почти два года, — давая пищу для разного рода предубеждений и слухов. Может, пора их развеять? Корреспондент «Труда» поинтересовалась у режиссера Фокина, когда зрители увидят эту постановку.
— Премьера состоится, как я надеюсь, 23 февраля 2019 года. Работа для меня чрезвычайно важная. Уже слышу много разговоров, в том числе и весьма критических, вокруг еще не состоявшегося события. Отношу это на счет личности самого героя. Имя Сталина не один десяток лет раскалывает общество, доводя споры до ожесточения.
— Вас это удивляет?
— Я знал, что так будет. Но мне важно другое: попытаться средствами театра взглянуть на эту фигуру, взятую нами в тот период, когда в молодом человеке еще только зарождался будущий тиран. Как случилось, что юноша Джугашвили умер и на его место пришел Сталин?
— Слышала, что у этой пьесы коллективный автор.
— Да, там тексты разных авторов — от классиков до современников. Есть, например, фрагменты из «Батума» Михаила Булгакова, пьесы, которая ставилась на сцене только раз, причем спустя много лет после смерти Михаила Афанасьевича. Есть из Достоевского. Неслучайно: наш герой часто его цитировал, особенно любил «Бесов». Он вообще много читал, причем с карандашом в руках. Мы привыкли думать, что это полуграмотный грузинский крестьянин, с трудом говоривший по-русски. Ерунда. Когда было надо, он хорошо говорил на великом и могучем. Знал также греческий язык. Английский учил в зрелом возрасте... Фигура интересная и страшная.
— Считаете, современному зрителю это интересно?
— В том-то и дело, что Сталин не перестал быть актуален. Более того, внимание к его персоне вновь растет. Мы многого еще не знаем о нем, а то, что открывается, иной раз поражает. Англичане своего короля-деспота Ричарда III считают исчадием ада — так он по сравнению со Сталиным ребенок. Но если о Ричарде написана одна из самых знаменитых пьес мира, то чем хуже наш вождь?
— Вернемся к делам сегодняшним. Открывается сезон в Александринке спектаклем «Сирано де Бержерак». Тоже фигура на сцене не новая, но главный режиссер театра Николай Рощин, поставивший спектакль, не скрывает, что от классического, всеми узнаваемого «Сирано» мало что осталось. В чем тут смысл?
— В том, чтобы современным языком рассказать о такой оригинальной личности. Попытаться понять, возможен ли подобный тип в наше время. Один против всего мира. Идеальный оппозиционер. По-моему, это интересно и актуально.
— В репертуаре у вас есть и другие постановки «на основе классики». К примеру, «По ту сторону занавеса» режиссера Жолдака, с использованием, как значится в программке, «текстов из пьесы Чехова «Три сестры». Я тщетно старалась обнаружить в этом четырехчасовом сценическом действе хоть что-то от Антона Павловича...
— Жолдак, конечно, радикальный режиссер. Но наши артисты могут работать с любым художником, у нас очень гибкая труппа. И он сам, кажется, обрел мудрость. Лет пять назад я бы его в Александринку не позвал.
— А может, есть смысл предложить мастерам перелицовки самим писать пьесы, а не переделывать, как им вздумается, классику?
— Границу допустимого ставит сам художник.
— Вот так? А зрителя в расчет не берете?
— Я к зрителю отношусь очень уважительно. Но он разный. Может и заблуждаться. Если полагаться только на его реакцию, то театр просто развалится. Я видел, как люди уходили с замечательных спектаклей. Или безучастно, равнодушно взирали на сцену. Нет, решать должен только сам художник. У творческого человека должна быть внутренняя цензура. Это не страх перед чем-то или кем-то, как принято думать. И даже не самоограничение. Это понимание контекста времени. Того, что именно ты делаешь, для кого и зачем.
— А бывает еще и цензура государственная...
— Официально ее нет. Но странно было бы, если государство не хотело контролировать того, что происходит в обществе, особенно там, где вкладываются бюджетные средства. Однако на меня, на наш театр никто из представителей власти не давит, претензий не предъявляет. И заказов на постановки сверху я тоже не получаю. Ставлю только то, что сам считаю нужным.
— «Оптимистическая трагедия. Прощальный бал», поставленная к 100-летию Октябрьской революции, — спектакль о нас сегодняшних, о времени, в которое живем. Можно ли сказать, театр вновь становится трибуной, как это было в 1960-е?
— Так должно быть! Сегодня вся наша жизнь политизирована и требует такой трибуны, как театр. Меня, например, жутко раздражает, когда после спектакля зрители говорят: «Замечательно отдохнули!» Словно сауну посетили: У Всеволода Мейерхольда есть формула: настоящий спектакль — это когда зрительный зал раскалывается пополам, когда возникает конфликт, когда часть зрителей встают, уходят, кричат: «Безобразие!» Вот это по-нашему!
— На сборе труппы вы сказали, что пришло время обновления Александринки. О чем речь?
— О творческой и организационной перестройке. Организационная уже идет. Что касается творческой, то считаю необходимым активнее привлекать к работе молодых талантливых режиссеров. Давать им шанс. Хороший пример в этом смысле — наша Новая сцена, пятилетию которой будет посвящен фестиваль «Александринский». Мы с ней как два сосуда, подпитывающих друг друга...