Любая подробность о жизни Рубцова вызывает интерес у читающей публики. На днях областная газета "Красный Север" поместила воспоминания о поэте бывшего партработника Виктора Грибанова. Впервые он полностью опубликовал одно из неизвестных писем стихотворца.
"Лукавить не буду, не люблю: конечно, Николай Михайлович попивал, - вспоминал Грибанов. - Надо было как-то помочь ему. Возникло намерение поговорить по душам, посоветовать упорядочить свой быт, так как домашняя неустроенность мешала его спокойствию, а в конечном счете - творчеству. Чтобы беседа носила неофициальный, товарищеский характер, я попросил принять в ней участие Белова и Астафьева. Они согласились. У меня какой расчет был? Если Николай Михайлович воспримет меня только как секретаря обкома, то к голосу своих товарищей не может не прислушаться. Естественно, о каком-то наказании, тем более отправке в ЛТП, и речи не могло быть. Нам Рубцов уже тогда представлялся одним из самых (если не самым) значительным лирическим поэтом...
И вот Николай Михайлович вошел в кабинет. Думаю, он догадывался, зачем его пригласили, но, по-видимому, не ожидал, что нас будет трое. Почему-то с ходу набросился с упреками на Астафьева. Я был обескуражен. Чтобы снять возникшее напряжение, предложил: "Давайте, Коля, так договоримся. У нас было желание поговорить с вами по душам, и ничего больше... Если найдете нужным встретиться с нами, то мы готовы встретиться. Если же не захотите, то так тому и быть".
Спустя неделю я получил от Рубцова письмо. Считаю принципиально важным опубликовать его полностью. Вот оно - страничка машинописного текста.
"Секретарю Обкома КПСС тов. Грибанову В.А. от писателя Рубцова Н.
Уважаемый Виктор Алексеевич!
Извините, пожалуйста, за беспокойство. И позвольте обратиться к Вам не в форме какого-либо заявления, а просто в форме неофициального письма.
Тогда, на приеме у Вас, я неважно чувствовал себя, поэтому был рассеян, плохо понимал, что происходит, а это привело меня к какому-то легкомыслию в разговоре.
Теперь же, в совершенно хорошем состоянии, я глубоко сознаю всю серьезность и справедливость Вашего замечания насчет того, что мне необходимо упорядочить бытовую сторону своей жизни.
Сознавать это мне тяжело не столько потому, что в таких случаях всегда может случиться наказание (хотя бы и доброжелательное), сколько потому, что мне очень стыдно,- стыдно вообще, но особенно перед Вами, так как я всегда благодарен за то большое добро, которое видел со стороны Обкома КПСС по отношению ко всем нам и ко мне, в частности.
Заверяю Вас, что я не только безусловно принял к сведению Ваше замечание, но и что оно послужит хорошим уроком для меня в дальнейшей жизни и, конечно, даст необходимые результаты.
С глубоким уважением Н.Рубцов".
Как видно из письма, продолжал Грибанов в интервью, а написано оно за три-четыре недели до гибели - скорее всего, в декабре 1970 года, Рубцов собирался "упорядочить бытовую сторону своей жизни". И никакого, даже самого отдаленного намека на то, что хочет каким-то образом свести с ней счеты. Его письмо я расцениваю не как обычное, вроде бы извинительное по отношению ко мне послание, а как момент личной исповеди, разумеется, в той мере, в какой это можно сделать в официально-неофициальном контексте. Рубцов хотел убедить, и прежде всего себя, что будет, что может стать другим. Вне сомнения, он понимал, какое высокое предназначение выпало на его долю и что этим надо дорожить - не обронить и не потерять. Он был полон желания жить и творить.