На телеканале «Культура» состоялась премьера фильма Алексея Германа «Трудно быть Богом»
Премьера картины Алексея Германа «Трудно быть Богом» состоялась на телеканале «Культура». Этот последний, прощальный фильм мастера шёл к зрителю долгие, долгие, трудные годы.
«Трудно быть Богом» — вариации на темы «Хрусталёв, машину!», анти-Андрей Рублёв, сублимация Андрея Рублёва. В «Хрусталёв, машину!» Алексей Герман добивался полнейшей аутентичности потока обыденности. Гиперреализм. Когда кино перфекционистски добивается полного и окончательного реализма, сдирая с себя эстетизацию зла, оставляя только обыденность зла.
Рискую быть побитым камнями гнева, но давно хочу задать этот вопрос: — Кто назвал этот монотонный свинцовый монолог, скучный советский метатекст Стругацких литературой? Что такое социальная фантастика? Ходы прямолинейны, как рельсы, всё однозначно и читаемо, как азбука. Загадку вносит лишь лёгкое моцартианское дыхание Тарковского, хотя и больное арканарской тяжестью.
Эту выхолощенную серую унылую монотонность Герман довёл до последнего предела, пока не видно того, кто может постучаться со дна. Маниакальный перфекционизм в композиции и соотношении светотени кадра почти достиг своих задач — ряд гениальных кадров «как «Андрей Рублёв», как свинцовая монотонность невской волны Бродского, как картины, полные собственной жизни.
Скажу страшную крамолу, для повторного побития камнями — со звуком что-то не так. Алексей Герман говорил, что при новых голливудских технологиях он писал звук для каждого персонажа отдельно, а потом сводил, часами, месяцами. При жизни завершить сведение не успел. Меньше восемнадцати человек в кадре у него не было. В этом была главная сложность записи звука. Можно выдать получившийся звук (перезапись состоялась после ухода из жизни Германа-старшего) за художественный приём — персонажи говорят и бормочут, намеренно невнятно, но звук не может быть пересушенным, как в барокамере, выхолощенным, местами мёртвым.
Ярмольник — идеальная монотонность, отсутствие актёрской игры, произнесение реплик и слов — это и нужно для полного торжества крайней степени реализма. Нужно полифоничное множество персонажей, где каждый в отдельности не особо важен, как в спектаклях Юрия Любимова, где актёры взаимозаменяемо играют по несколько ролей. Полифонию подвёл звук. Румата Ярмольника — это именно та функция, маска, которой прикрыта его способность быть кем угодно — наблюдателем, тираном, убийцей, фиксатором событий. Актёрски он фальшив; как манекен, символ — то, что надо. Он выхолощен, как звук, как выхолощен так называемый «гуманистический посыл» Стругацких.
Герман не был бы Германом, если бы не было необъяснимой магии, идеальных кадров, где виден изнурительный труд, и для «вторых и третьих» выводов нужно смотреть ещё. Звук в картинах Германа-младшего — математичен, с разъятой алгеброй гармонией. Вероятно, перезапись не обошлась без него.
Герман-старший подтвердил последней картиной, что всю жизнь снимал один фильм — от «Мой друг Иван Лапшин» до «Трудно быть Богом» он прошёл свой личный путь по разъятию кино как мифа, как эстетической упаковки для ужаса, по воссозданию аутентичной полифоничной обыденности бытия и зла, где для эстетизации и красивостей нет шансов. «Где искусство?» — спрашивает персонаж. «Нет».
Возрождения в Арканаре не случилось, не вышел он из утрированного, схематичного, стереотипизированного средневековья. Об этом полощет идеальными и чуть менее идеальными кадрами последнее послание ушедшего в мир иной режиссёра, разложившего ужас на кадры, выйдя за рамки кучки банальностей от Стругацких.
В 1964 году режиссёру не было тесно среди этих банальностей, в конце жизни он от них ушёл, не мог не уйти. Соловьёв, главарь банды, убийца, легко обманывавший доверчивых ягнят, прошёл путь до убийц, ссыпающих ягнят-рабов в смерть, как угли не фантастического мира.