Дома он одиноко бродит в ватных брюках и пуховике. Говорит, жалко тратить время на то, чтобы топить печку. В углу - лампадка. Напротив икон - пожелтевший фотопортрет красивой девушки. Виктор любил Римму, она же предпочла того, кто ее потом обманет. Здесь, в Карачеве, она бросилась под поезд. Виктор, приехав из Москвы, разбитый, уничтоженный, узнал о трагедии и окончательно слег.
Москва была коварно приветлива поначалу. Приехали в 1957 году из Союза писателей литераторы, принялись знакомиться с творчеством брянских сочинителей. К тому времени роман Сафонова "Троицын день" разбух до семисот страниц, и один из приятелей подтолкнул: "Тащи свою рукопись!". - Купили коньяк, распили его с писателями, и они забрали с собой рукопись.
Замысел романа поначалу ограничивался партизанской темой.
- Я участвовал в подполье. Мы собирали сведения о передвижении немецких частей, о расположении их баз. А наши потом бомбили эти базы. Но наша организация была самодеятельная. Плохо было с конспирацией, поэтому были провалы.
Потом Сафонов решил начать повествование с 1903 года, зацепив даже дворянский Петербург. Но основной рассказ был о русской деревне, о столыпинской реформе и коллективизации. Описанием сцен раскулачивания Виктор Семенович гордится до сих пор, ссылаясь на мнение тех, кто прочел их. Однако время для таких откровений тогда еще не пришло, и скоро он в этом убедился. Увезенная в Москву рукопись романа наделала там немало шума. Сафонову однажды принесли письмо за подписью Сергея Баруздина: приглашали на совещание писателей в Ленинград. Через некоторое время "Троицын день" принял "Новый мир". Рукопись понравилась Борису Лавреневу, который рекомендовал ее тогдашнему редактору Константину Симонову. Правда, Лавренева покоробило описание дворянской жизни:
- Что вы можете знать о ней? Ваши писания похожи на писания старых дворовых: "Барон вздрогнул от ужасти и упал в сзади него расположенный камин".
Другой писатель, напротив, поразившись достоверности изображения, предположил, что роман принадлежит перу белогвардейца.
- Редактор Герасимов поначалу резво правил рукопись, - рассказывает Сафонов, - но однажды кому-то взбрело дать ее на прочтение настоящему русскому дворянину, писателю Олегу Волкову, который до этого отсидел двадцать пять лет. Он обвинил меня в отсутствии малейшего литературного вкуса и сказал, что я пишу "хуже Шолохова". А кроме того, он заметил, что я проповедую столыпинскую реформу. Этот отзыв насторожил всех.
Вскоре "Новый мир" возглавил Твардовский. Сафонов снова поехал к Герасимову. Глянул на рукопись и ахнул: от его замысла мало что осталось. Кроме того, Герасимов почему-то настаивал на том, чтобы одну из героинь превратить в проститутку. Виктор вспылил, бросил рукопись в рюкзак и укатил к себе в Карачев. А через некоторое время получает письмо за подписью Твардовского - оно, кстати, опубликовано в двухтомнике переписки поэта. Александр Трифонович сообщал, что язык автора неплох, но в целом роман - бабьи сказки, искажающие деревенскую жизнь. Все остальное - при встрече. Молодой писатель направился в Москву, надеясь на снисхождение к провинциалу.
- Грипп тогда скосил всю редакцию, - вспоминает Сафонов. - Вижу, шастает только Твардовский, рослый такой мужик. И он почему-то сразу узнал меня, хоть я не представлялся, а просто сидел в приемной. Посмотрел на меня, как ведьмак. Через некоторое время велел секретарше пригласить меня. Захожу. Стоит за столом, вид такой, будто сейчас бросится на амбразуру. Глаза вытаращил на меня - страху нагнал, хоть я не из боязливых. "Читал я ваш роман. Первую часть, которую Герасимов правил. Мне не понравилось. Язык неплохой, но вещь сырая, романом назвать нельзя". - "Надо все же до конца дочитать", - пытаюсь возразить. "Не нужно пить всю бочку вина, достаточно глотка, чтобы продегустировать". - "Принципы дегустации никак не совпадают с приемами в литературе". Как он взбесился! Видимо, решил, что я намекаю на его пьянки. "Вы еще! Приехали из какого-то Корячева! Вам дали лучший в Союзе журнал, лучшего в Союзе редактора! Никакого романа нет!".
Несмотря на приговор Твардовского, роман еще долго гулял по Москве. В Союзе писателей его готовили к публикации, некоторые рецензенты называли творение Сафонова блестящим. Но фатальное невезение продолжалось. Какая-то дама из Союза писателей стала допытываться, чем Виктор живет. Он по-простецки ответил, что помогает огород. Тут же о брянском "спекулянте" узнала вся столица. Через некоторое время остался лишь один человек, который пытался напечатать рукопись. Это был Константин Буковский, отец будущего диссидента, служивший тогда заместителем главного редактора "Нашего современника". Он и сказал однажды автору: "Это памфлет на колхозный строй". Но и Константину Буковскому не суждено было явить миру карачевского писателя, потому что его собственного сына уже взяли под колпак.
Дома Сафонова ждал еще один удар - гибель Риммы. Он и поныне клянет себя за какую-то вину перед ней. А в те годы пришлось спасаться работой - в издательстве, на телевидении. Несколько раз женился, последний раз - в пятидесятилетнем возрасте. Жена была моложе на двадцать восемь лет, но влюбилась в таинственного сочинителя. Нынче он совсем один. Не пьет, чудаком не слывет. Все знают доброжелательность Семеныча и его открытость. На днях пострадал из-за нее - украли из хатки пенсию.
А роман все же начали печатать - в далеком Архангельске, где землячка Сафонова издает журнал "Гиперборей". Когда публикация закончится, никто не ведает. Даже автор. Потому что настучал он на машинке уже две тысячи страниц и продолжает работать дальше...