В те времена Коля - талантливый, молодой, красивый, с волнистыми локонами до плеч - переживал пик своей немыслимой, запредельной популярности. После Жюльена Сореля в "Красном и черном" и лихого старпома в "Пиратах ХХ века" ему буквально не давали прохода на улицах. Коля с юмором рассказывал мне, что юные поклонницы ночевали в подъезде его дома, присылали бандероли со своими локонами, письма с обещанием покончить жизнь самоубийством, если он не ответит. Что скрывать, Коля пользовался успехом у женщин и на протяжении всей своей бурной жизни платил им щедрой взаимностью. Когда, помню, я позвонил ему, чтобы поздравить с "вполне взрослым" уже 50-летием, он весело ответил: "Знаешь, полтинник стукнуло, а я еще не налюбился".
Несмотря на всеобщее и повсеместное обожание, ему хватило ума, трезвости самооценки ни разу не заболеть "звездной болезнью". Спасала, как всегда, работа: он много снимался даже в кризисные постперестроечные годы. Причем старался разнообразить свое актерское "меню": после высокой классики с удовольствием играл в приключенческих фильмах, после исторических персонажей типа Меншикова в дилогии о Петре легко перевоплощался в наших современников. Ученик великого педагога Сергея Герасимова, артист тонкий, умный, ироничный, игравший в институте острохарактерные роли, в том числе, представьте, даже Плюшкина, Еременко боялся попасть в тиски одного амплуа. Все время бредил идеей сняться в комедии, но его с годами все чаще занимали в роли супермена, благо "фактура" позволяла, да и все трюки в отчаянных боевиках он чаще всего выполнял сам. В канун своего 50-летия не без гордости говорил мне, что смог бы повторить многое из того, что вытворял на съемочной площадке "Пиратов ХХ века".
А в жизни, не на экране, он не был суперменом, не был "крутым пацаном", несмотря на то, что многие воспринимали его именно таким. Относился к этому заблуждению со снисходительной улыбкой.
- Не могу про себя сказать, что я такой уж толстокожий, как иные мои персонажи, - говорил он мне в одном интервью для "Труда". - Актеры - вообще натуры трепетные, чувственные, это заложено у нас в природе. Может, я и суперменов-то играл, чтобы не представлять на экране самого себя. Роль для меня - это все-таки создание определенного образа, а не выявление на экране собственной сущности.
Конечно, он старался в жизни соответствовать своему экранному имиджу. Следил за физической формой, ежедневно делал 20-минутную силовую гимнастику, время от времени качался в спортзале. Как минимум раз в неделю парился в Сандунах, куда ему как завсегдатаю был дарован бесплатный вход. Но при этом любил тишину, одиночество, покой. Не терпел амикошонства, был со всеми ровен, ни с кем особо не сближался. Много думал и читал: обожал "своего" Стендаля, часто перечитывал Льва Толстого, особенно его дневники. Очень ценил "Мартовские иды" и "День Восьмой" Торнтона Уайлдера, следил за исторической, мемуарной литературой. Не гнушался порой и легкой, но качественной беллетристики. "Помогает отвлечься от забот и треволнений прошедшего дня", - чуть ли не виновато объяснял он.
Но главной его любовью в литературе был, конечно, Пушкин. Огромное впечатление на Еременко, помню, произвела книга "Пушкин в письмах", на страницах которой поэт вроде бы отсутствовал, а были только посвященные ему выдержки из чужих писем. Но они были так умело "смонтированы", что жизнь Александра Сергеевича просто-таки представала перед глазами. Сразу после прочтения этой книги Коля поехал в Питер, обошел все места, описанные в ней, метр за метром исследовал Мойку, побывал на Черной речке... "Мне казалось, я ходил по горячим следам Пушкина", - признавался мне впоследствии Еременко. А я подумал тогда: вот тебе и "супермен", вот тебе и "качок". Хотел бы я посмотреть на иных играющих "в интеллектуальность" актеров, которые бы так любили, так чувствовали нашего национального гения.
К 45 годам Еременко, как мне казалось, перерос рамки актерской профессии. Одно время ему до смерти надоел свой собственный облик. Он то отпускал шевелюру, то коротко стригся, то брился наголо - все хотел уйти, убежать от своей внешности, которая диктовала однообразный порой характер ролей. Тогда-то и подвернулась возможность самому снять кино. Жаль, что этот опыт оказался единственным. Знаю, планы у Коли были серьезные: у него были наготове три сценария. Но на реализацию этих замыслов не нашлось денег.
- Вообще-то я не собирался ставить фильм "Сын за отца", - объяснял мне Коля после премьеры фильма. - Просто хотелось порадовать своего "старика", подарить ему к 70-летнему юбилею роль. Да и самому было интересно сняться с ним, мы ведь ни разу не были до этого вместе в кадре. Я прекрасно отдавал себе отчет, что режиссура - другая профессия. Актер ведь не зря называется исполнителем: он исполняет чужую волю. А тут надо свою волю навязывать другим. Я это не очень люблю. Но в какой-то момент остался перед выбором: или фильм сниму я, или он не будет снят вовсе. И я пошел на эту, как мне казалось, авантюру. А потом, представь, понравилось, с улыбкой добавлял он. Так хорошо стоять за камерой, руководить, и все тебя слушаются - даже отец, которым я накомандовался за все свое подчиненное детство...
С отцом, человеком сильным, волевым, прошедшим фашистский концлагерь, сыгравшим, по сути, собственную судьбу в фильме С. Герасимова "Люди и звери", у Коли в разные периоды жизни были разные отношения. В детстве и юности он рос подвижным, даже хулиганистым ребенком, а Еременко-старший, шутил Коля, не был поклонником доктора Спока и даже Макаренко. "Он терпел, терпел, а потом отвешивал нормальных мужских оплеух". Но с годами Коля перестал обижаться на отца: сам, став главой семейства, он пришел к непедагогичному, может быть, выводу, что "правильные представления о жизни нередко вколачиваются в голову... через задницу". В зрелые годы у них с отцом установились на редкость доверительные, теплые, по-настоящему мужские отношения. Могли всю ночь проговорить об искусстве, благо здесь поклонялись одним богам, могли крепко поспорить на политические темы (отец какое-то время был одним из лидеров коммунистической партии Белоруссии, а Коля слыл либералом), могли выпить вместе рюмку. И не одну. Смерть отца Коля переживал очень сильно. Она подкосила его, лишила жизненной опоры.
Да, не стану скрывать, Коля любил крепко выпить. Он оправдывал это тем, что, мол, искусство замешано на грехе, на анализе греха и его последствий. Чтобы правдиво сыграть всякое и разное, надо, мол, самому немало в жизни испытать. В том числе и по части возлияний. В юности у него в перерывах между съемками случались крутые загулы, которые горячили, веселили кровь. А в зрелые годы...
- Выпить я по-прежнему уважаю, - признавался он мне в одной из последних наших бесед. - Хотя водочка уже не веселит меня так, как прежде. Если раньше она у меня игру воображения и ума пробуждала, то теперь как-то хмуро все происходит: нет наутро того запаса оптимизма, который оправдывал бы обильное вечернее "гуляние". Я это состояние ненавижу, поэтому в последнее время стараюсь не увлекаться дружескими застольями. Отпущенный мне лимит я, похоже, выбрал уже почти до самого дна. Кажется, Юрий Олеша говорил: не пить так же прекрасно, как и пить...
Увы, Коля лукавил, а может быть, обольщался относительно своей силы воли - он ведь в жизни не был суперменом. Выпивать Еременко, к сожалению, не бросил. И это стало одной из причин обширного инсульта, который унес его жизнь. Ему шел всего 53-й год. А сегодня Николаю Еременко исполнилось бы 55 лет. По этому случаю телеканалы повторяют фильмы с его участием, где он по-прежнему молодой, сильный, красивый. Запомним его таким.