- Еще до войны мои стихи положили на музыку Дунаевский, Хачатурян, Мурадели, Соловьев-Седой, Мокроусов, Блантер - все самые известные композиторы того времени. Как-то Константин Симонов в разговоре со мной посетовал, что страшно завидует поэтам, пишущим песни: "Какое счастье - слышать, как люди поют твои слова. Это ни с чем не сравнимо". В 1934 году в поездке по Дальнему Востоку мы с композитором Володей Фере написали 12 песен про армию. Легендарному маршалу Василию Константиновичу Блюхеру особенно понравилась наша "Мы советское Приморье никому не отдадим". Потом в Москве мы с ним часто перезванивались, а после его расстрела я чудом избежал преследований...
От призыва в армию меня освободили из-за плохого зрения. С первых дней войны, как и многие поэты, я читал свои патриотические стихи на призывных пунктах. И вот однажды мое выступление перебил выкрик офицера: "Все на выход!" Толпа разбежалась. Я остался один в военкоматовском дворике. И мне вдруг стало стыдно: их агитирую воевать, а сам сижу в тылу. Тогда я и записался в ополчение. Попал в "писательскую" роту вместе с Ефимом Зозулей, Александром Беком, Юрием Лебединским. Народ далекий от лишений и тягот воинской жизни. И когда нас 5 июля отправили походным маршем из Москвы под Вязьму, мы едва дошли в казенных, натиравших кровавые мозоли ботинках. "Крики. Стон. Косые вспышки молний. / Чья-то кровь на срезанном стебле. / Поле! Поле! Не цветы запомню - / Кровь запомню на твоей земле!" Это строки из поэмы "Первые письма", написанной под впечатлением от увиденных в дороге ужасов войны.
Однажды наш ротный запевала затянул: "Подари мне, со-о-кол, на прощанье саблю..." Мы все бодро и привычно подхватили дальше: "Вместе с острой саблей пику подари". И меня вдруг озарило: я вместе со всеми пою собственную песню, которую написал еще в 36-м году с Матвеем Блантером. Сразу нахлынули воспоминания, к горлу подступил комок, и вся моя довоенная жизнь показалась какой-то далекой, отстраненной, как будто прожитой кем-то другим. Где теперь те сабли и те пики? В новой войне они уже были бессильны против танковой брони и шквального артиллерийского огня.
Тогда под Вязьмой ожидалось наступление немецких танков. А у нас дефицит винтовочек. Предполагалось, что оружие мы должны добыть в бою. Комиссар нам вполне серьезно посоветовал: "Как пойдем в атаку, гремите котелками и погромче кричите "ура!" Чудное и страшное было время! Но добыть трофейное оружие не довелось. Накануне боя меня и еще пятерых отозвали в Москву. Вышло постановление Политуправления, согласно которому в каждом военном издании учреждалась должность "писатель в газете". Литераторы оказались востребованы по их прямой специальности. А в том страшном бою, отбивая танковые атаки немцев, наша рота полегла... "Под низким небом - белая опушка. / Здесь тишина. Здесь мой товарищ спит. / Мертво вокруг. И взорванная пушка / Над ним, как вечный памятник, стоит". Эти строки написаны в те дни.
Для меня началась другая жизнь. Я попал в газету "На врага" 31-й армии. К литераторам на фронте было противоречивое отношение. Куда бы ни приехал, всюду чужак среди притершихся друг к другу людей. Однако я не обижался - у каждого своя работа, приближающая победу. "Солдаты ходят налегке: / Патроны, нож, да корка хлеба, / Да автомат зажат в руке, / Да переменчивое небо!" (это уже 43-й год). Не раз приходилось бывать под пулями. А мне, кроме старенького нагана, ничего из оружия не полагалось. Зная это, друзья и знакомые сочувствовали. Помню, в один из приездов с фронта в Москву встретил на улице Пастернака. "А мы вас в Чистополе похоронили, - всплеснул руками Борис Леонидович. - Прошел слух, что Островому в атаке голову оторвало, а он еще бежал и размахивал руками. Ну удивил!"
...В своих текстах я старался не приукрашать действительность. За исключением стихов к "красным дням календаря". Тогда всем пишущим надлежало "барабанить" бодрые тексты. Но я старался писать человечные стихи, чтобы брали за душу, согревали людей. И цели своей достигал. Так, на мою поэму "Мать", напечатанную в "Правде", пришло около 10 тысяч писем-откликов. Отвечал читателям газетной статьей. У меня до сих пор сохранилось душевное здоровье, потому что всегда писал честно и никому не завидовал. Я понимал: то, что я умею, не умеют другие, а то, что умеют другие, не умею я. И тут хоть тресни. Эта мысль приносила внутреннее спокойствие, благодаря которому многое получается.
Время от времени мне звонят те наши исполнители, в чьих репертуарах еще остались мои песни, и рассказывают, как их принимает публика. Помню, в свое время я был против того, чтобы песню "У деревни Крюково" Марк Фрадкин доверил "крестить" ансамблю "Самоцветы". Но композитор все же настоял на своем. И оказался прав. Никто лучше них ее не спел. Теперь, когда поют "Самоцветы", зрители беззвучно подпевают, а на словах: "Будут плакать матери ночи напролет. / У деревни Крюково погибает взвод. / Не сдадут позиции, не уйдут назад. / Их в живых осталось только семеро молодых солдат" - зал нередко поднимается в едином порыве и слушает стоя. Вот такие моменты согревают сердце и помогают жить.
Записал