"В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО"

Главная Жизнь 01:01 14 Августа 2003 185

ИВАН СУРИКОВ
1841 - 1880
"Вообрази себе трубочиста, это буду я... Горькая жизнь" -

Напечатать

ИВАН СУРИКОВ
1841 - 1880
"Вообрази себе трубочиста, это буду я... Горькая жизнь" - так однажды исповедался в письме своему другу Иван Суриков. Родился он крепостным графа Шереметева. Свободу даровал ему не граф, а отец, оброчный крестьянин, выкупивший эту свободу деньгами, заработанными болью в хребте, потом и кровью.
Но Некрасов справедливо заметил: "Знаю: на место сетей крепостных Люди придумали много иных... ". Названная свободой, некрепостная несвобода иногда оказывалась покруче Салтычихи. Отец перевез семью в Москву и, кое-как перебиваясь, открыл-таки свое собственное дело: сначала овощную лавку, потом занялся продажей древесного угля, сбором железного лома - но все валилось из рук, в которых уже не было прежней силы, отравленной водкой и подорванной работой на износ. Сын, выручая отца, работал весь день, а по ночам писал стихи, к которым пристрастился, буквально упиваясь песнями на слова Ивана Дмитриева, Алексея Мерзлякова.
Он с рождения был словно запеленат в "Красный сарафан" Николая Цыганова. Иван прекрасно пел и, не зная правил стихосложения, сам начал сочинять, проверяя ритм дивным пением, иногда забывая о присутствии покупателей, которым, может быть, гораздо больше хотелось поторговаться, сбить цену, чем выслушивать пение этого весьма странного лавочника. Тогда он еще и вообразить не мог, что многие его стихи будут положены на музыку лучшими русскими композиторами.
Брак его материально был вовсе невыгоден - Иван женился на бесприданнице-сироте Маше Ермаковой, которой было суждено на четверть века пережить его и услышать из многих уст, как запелись по всей России песни ее неудачливого в денежных предприятиях, зато посмертно удачливого в песнях рано ушедшего мужа. Но Маша принесла ему лучшее приданое - свою безраздельную преданность и веру в его поэтический талант.
Алексей Плещеев был первым известным поэтом, обратившим внимание на стихи самоучки, помог подготовить к печати первую книгу, вышедшую в 1871 году. Однако жизнь не переменилась к лучшему, а даже ухудшилась. Умерла мать Ивана, отец поспешил жениться вторично, Иван и Маша ушли куда глаза глядят из отцовского дома - лишь бы подальше от недоброй мачехи. Удавалось найти лишь случайные приработки - и Иван порой запивал: это и было наследством, доставшимся ему от отца.
Единственный смысл жизни для Ивана Сурикова оставался в поэзии. В 1872 году он составил сборник "Рассвет" - антологию таких же, как сам, писателей-самоучек. Но развернуться в мощное литературное движение им не удалось, ибо их постигла кара однообразием, как и все замыкающиеся в себе литературные касты, начинающие самоутверждаться при помощи самоубийственной сплоченности, не желающей признавать "чужаков". А в такие чужаки поэтами-суриковцами был зачислен даже Некрасов, у коего они могли бы многому поучиться. Суриковцы просто-напросто перепевали своего лидера и друг друга, порой скатываясь до скучной нравоучительности, всегда убивающей поэзию: "Ой, вы жители кабацкие, Люди темные, безвестные, Бросьте помыслы дурацкие, За труды примитесь честные" (Дмитрий Жаров); "Бедность, бедность, нищета, Ты всему виною, Честь, рассудок, красота Губятся тобою" (Егор Назаров). Эта псевдонародная риторика не могла иметь отзвука ни внутри не любящего морализаторской долбежки "простого" народа, ни среди образованных, искушенных читателей.
Счастливым исключением был Алексей Разоренов, автор ставшей народной песни "Не брани меня, родная... ", а самым сильным среди участников этого движения - скорее социального, чем литературного - оставался сам Суриков. Хотя он то и дело допускал профессионально непозволительные сбои вроде: "Меня ж житейскою борьбой Давным-давно уже сломало", но вряд ли кто из его единомышленников, занятых не столько оттачиванием мастерства, сколько групповыми декларациями, мог написать так просто и так точно: "Видно, горя и печали Нет лишь там, где нет людей".
Лучшие стихи Сурикова поднимались высоко-высоко над головами его прилежных подражателей. Таковы были стихи "Рябина", "В степи". Но вот что интересно: народ, почувствовав, что они - настоящие, родные, по праву счел их своей собственностью и без всякого спросу гениально отредактировал оба этих стиха, ставших с той поры и навеки теми песнями, которые неотделимы от нашего национального самосознания. С какой поразительной точностью безвестные исполнители этих песен отшелушили неуклюжести стиля, убрали все, что их утяжеляло.
Авторский вариант песни Сурикова "В степи" неоправданно длинен. Посмотрите, как скучно и необязательно стихи начинаются: "Кони мчат-несут, Степь все вдаль бежит; Вьюга снежная На степи гудит. Снег да снег кругом; Сердце грусть берет; Про моздокскую Степь ямщик поет... " Довольно неловко звучит: "На степи гудит"; "Сердце грусть берет". То, что степь - моздокская, сразу географически суживает посыл песни. Там дальше будет еще: "Как в последний свой Передсмертный час Он товарищу Отдавал приказ... " "Передсмертный" - слишком неблагозвучно. "Приказ" - явно не то слово. В народном варианте - "Чуя смертный час" и вместо "приказа" - "наказ". В оригинале далее следуют еще одиннадцать четверостиший, а в народном варианте иногда лишь три, зато все по делу.
Кстати, я всегда поражался, как в этой песне естественны и звучны, казалось бы, совсем нерифмы: "лежит - ямщик", "зла - меня". Это лишний раз доказывает, что рифма важна не только как созвучие, но и как особый эмоциональный заряд.
Когда-то, в первые послесталинские годы, наш отечественный джаз всячески зажимали, говорили, что это - отрыжка капитализма, что джаз несовместим с советским патриотизмом, и даже противопоставляли любовь к джазу любви к русским народным песням. Тогда-то я написал такие стихи:
А что поют артисты джазовые
в интимном,
в собственном кругу,
тугие бабочки развязывая?
Я это рассказать могу.
Я был в компании джазистов,
лихих,
похожих на джигитов.
В тот бурный вечер первомайский
я пил с гитарою гавайской
и с черноусеньким,
удаленьким,
в брючишках узеньких
ударником...
Ребята были как ребята.
Одеты были небогато,
зато изысканно и стильно
и в общем выглядели сильно...
И вдруг,
и вдруг они запели,
как будто чем-то их задели, -
ямщицкую
тягучую,
текучую-текучую...
О чем они в тот вечер пели?
Что и могли,
да не сумели,
но что нисколько не забыли
того, что знали и любили.
"Ты, товарищ мой,
не попомни зла.
Здесь, в степи глухой,
схорони меня...
* * *
Что стоишь, качаясь1,
Горькая рябина,
Головой склоняясь
До самого тына?
А через дорогу,
За рекой широкой,
Так же одиноко
Дуб стоит высокий.
"Как бы мне, рябине,
К дубу перебраться?
Я б тогда не стала
Гнуться и качаться.
Тонкими ветвями
Я б к нему прижалась
И с его листами
День и ночь шепталась...
Но нельзя рябине
К дубу перебраться, -
Знать, мне, сиротине,
Век одной качаться".
* * *
Степь да степь кругом 2.
Путь далек лежит.
В той степи большой
Замерзал ямщик.
И, набравшись сил,
Чуя смертный час,
Он товарищу
Отдавал наказ:
"Ты, товарищ мой,
Не попомни зла.
Здесь, в степи глухой,
Схорони меня.
А жене скажи
Слово прощальное.
Передай кольцо
Обручальное.
Про меня скажи,
Что в степи замерз,
А любовь ее
Я с собой унес".
Доля бедняка
Эх ты, доля, эх ты, доля,
ДОЛЯ БЕДНЯКА!
Тяжела ты, безотрадна,
Тяжела, горька!
Не твою ли это хату
Ветер пошатнул,
С крыши ветхую солому
Разметал, раздул?
И не твой ли под горою
Сгнил дотла овин,
В запустелом огороде
Повалился тын?
Не твоей ли прокатали
Полосой пустой
Мужики дорогу в город
Летнею порой?
Не твоя ль жена в лохмотьях
Ходит босиком?
Не твои ли это детки
Просят под окном?
Не тебя ль в пиру обносят
Чаркою с вином,
И не ты ль сидишь последним
Гостем за столом?
Не твои ли это слезы
На пиру текут?
Не твои ли это песни
Грустью сердце жгут?
Не твоя ль это могила
Смотрит сиротой?
Крест свалился, вся размыта
Дождевой водой.
По краям ее крапива
Жгучая растет,
А зимой над нею вьюга
Плачет и поет.
И звучит в тех песнях горе,
Горе да тоска...
Эх ты, доля, эх ты, доля,
Доля бедняка!
1865 или 1866
* * *
Что не реченька,
Что не быстрая
Под крутой берег
Подмывается.
Нет, то матушка
Погубить мою
Волю девичью
Собирается.
Погоди, постой,
Моя матушка,
Не губи мою
Волю девичью!
Погоди, постой, -
Будет времечко,
Когда досыта
Нагуляюсь я.
По зарям, весной,
Я нанежуся;
Красотой моей
Я натешуся.
Когда игры мне
Прииграются,
Думы-думушки
Нагуляются,
Погибай тогда
Моя волюшка!
Пропадай коса
Под повойником!
Буду жить тогда
Я в чужой семье,
По избе ходить
По одной доске.
Буду печь топить,
За скотом ходить,
От свекрови злой
Брань выслушивать;
Все сносить, терпеть,
Рот завязывать,
Ничего людям
Не рассказывать.
1871
1 Народный вариант песни "Рябина" (1864), записанный в годы Великой Отечественной войны.
2 Народный вариант песни "В степи" (1865), записанный составителем антологии.

Напечатать

Жизнь 00:10 / 07 Марта 2024 5183

Псы тоже летают

В тестовом режиме запущена новая услуга - перевозка питомцев на соседнем пассажирском кресле

Евгений Смирнов

Труд

А помните, как «Аэрофлот» обвиняли в бездушном отношении к путешествующим животным? Критика имела последствия. Как сообщила пресс-служба компании, по итогам прошедшего года на треть увеличилось количество...