- Николай Иванович, судя по вашим выступлениям в Думе, вы не самый горячий сторонник преобразований последних лет. Что же заставило вас тогда внедрять рыночные отношения?
- Что тут сказать? Тихонов, который до меня пять лет был премьером, ничего не менял. Очень спокойно работал, никто плохим словом его не помянет. Его вообще уже не вспоминают... Помню, в 1987 году я представил закон о госпредприятии, в докладе прозвучали слова, которых никогда не было в обиходе. У меня спрашивали: Николай Иванович, а вы не боитесь это говорить - "конкуренция", "рынок"? Да, наши первые, робкие еще шаги у многих вызвали чуть ли не шок. А когда спустя год я предложил создать 6 или 8 банков, то на политбюро едва до драки не дошло. Старшие товарищи говорили: "Этот Рыжков устои размывает".
- И зачем же вы начали "размывать устои"?
- К рынку подталкивала сама жизнь. Я 25 лет отдал "Уралмашзаводу". Прошел путь от мастера до генерального директора. Пока был начальником цеха, то экономикой особо не интересовался, просто делал, что говорят. А вот когда стал главным инженером, потом генеральным, то со многими дикими вещами столкнулся.
В конце 60-х после доклада председателя Госплана Байбакова на партийном пленуме стало ясно, что косыгинские либеральные реформы заканчиваются. И действительно, вскоре "директорская вольница" закончилась, снова каждый гвоздь надо было "проводить" через Госплан. Все вернулось на круги своя.
Политической подоплекой, на мой взгляд, стали чехословацкие события. Высшее руководство страны в лице Суслова и Брежнева испугалось экономической свободы. И ее проводник, председатель Совмина СССР Алексей Косыгин, стал уходить на задний план. Началась эпоха стагнации, которую потом назвали застоем. Это продолжалось 15 лет, с 70-го по 85-й год. И все это время директора бурлили, возмущались в прессе. И я писал - в "Труде" и в "Известиях", - что нельзя нас, как собачек, водить на коротком поводке. На заводе было 50 тысяч работающих, а я должен был вникать в каждую мелочь, потому что директора наших филиалов ни одного финансового документа подписать не могли. Человек умрет - и директор филиала ехал за сотни километров, чтобы генеральный подписал бумажку на 30 рублей "гробовых". В общем, уже ни у кого не было сил терпеть эту дурь.
- Думать могли многие, но в итоге ведь все решало политбюро, прежде всего генсек. Ведь так?
- Когда пришел Ю. Андропов, он приблизил к себе меня, В. Долгих и М. Горбачева. Меня выбрали секретарем ЦК по экономике, В. Долгих - кандидатом в члены, а М. Горбачева - членом политбюро. Вот тогда Андропов нам и сказал: думайте, что нам дальше делать в экономике, почему пробуксовываем. Мы решили подключить ученых, академиков, которые при Брежневе были не востребованы. В итоге в апреле 85-го, через месяц после избрания, Горбачев выступил с программной речью о необходимости реформирования экономики. Над тезисами того доклада мы работали три года. Придя к власти, Горбачев, по сути, озвучил программу, разработанную по указанию Андропова.
- Но ведь был еще Черненко...
- Черненко экономика не интересовала. Он нам не мешал, мы ему не мешали. Когда работал в Госплане, мне иногда приходилось вместо Байбакова бывать на политбюро, и я видел, как проходили эти посиделки. Это было тихое царство, где больше всего боялись нового. Перемены начались, когда пришел Андропов. Но он ничего не успел.
В 85-м году сошли с арены те, кто не готов был к переменам, ситуация политически созрела - и мы начали. Но недаром говорят: поспешишь - людей насмешишь. Отсюда и пошли перекосы.
- Кто же вас с Горбачевым подгонял?
- Горбачева подгоняло его окружение. А еще на него "давила" восторженная реакция Запада. Как примерный ученик Михаил Сергеевич старался реформировать страну побыстрее. Я ему не раз говорил, что нельзя проводить экономические реформы без сильной политической власти. Он в ответ начинал объяснять, что партия "не тем" занимается. Правильно говорил. Но убирать партию сразу было нельзя - это был стержень, на котором держалась страна, экономика. У нас была жесткая плановая система. Разве можно в одночасье все порушить, если абсолютно нет рычагов рыночного управления?
- А какие у вас были личные отношения с генсеком?
- Первое время - нормальные, даже хорошие. А под занавес уже не было никаких отношений. Кончилось тем, что в начале декабря 90-го я пришел к нему и сказал: "После съезда народных депутатов ухожу в отставку, потому что не хочу быть соучастником разрушения страны. Но хочу предупредить, что вы, Михаил Сергеевич, будете следующим".
- Почему? - удивился он.
- Потому что сегодня есть политический треугольник: Горбачев, Рыжков, Ельцин. Ельцин на два фронта сражаться не может. Но как только уйду я, вышибут вас...
Горбачев мне не поверил. Но я ушел 25 декабря 1990 года, а ровно через год, 25 декабря 91-го, и он вынужден был подать в отставку.
- Вы считаете, что можно было избежать распада страны?
- Я не раз задумывался, почему Ленин не боялся разрушения страны, когда пошел на самоопределение республик? Казалось, куда как опасно - гражданская война только закончилась, сепаратисты сильны в Закавказье и Украине. А он не побоялся, потому что партия жестко проводила линию демократического централизма. Нам нельзя было ломать стержень, пока не появилась замена. Но Горбачев расшатал партийную систему, а Ельцин выдернул этот шампур - и все посыпалось в костер. А довершил дело Гайдар с его шоковой терапией.
- Считаете, что могут быть рыночные отношения без свободных цен? Неужели вы хотели вернуть Госплан?
- В 90-м, докладывая на Верховном Совете СССР экономическую ситуацию, я сказал, что есть три сценария развития событий. В том числе мы рассматривали вариант, при котором цены отпускают на волю, после чего начинаются социальные потрясения. Вот этот самый худший вариант и выбрало потом правительство радикальных реформаторов, назвав шоковой терапией.
Сейчас говорят: при советской власти экономика была заложницей политики. Но что после 92-го изменилось? Вы думаете, Ельцин читал программу "500 дней"? Даже Шаталин, который считался ее разработчиком, перед смертью признался, что все 280 страниц не читал.
А между тем, когда корреспонденты спрашивали Бориса Николаевича, какой у него самый счастливый день, президент с важным видом отвечал - 501-й. Только через 8 лет он слезу уронил, каюсь, граждане, мы думали, что все можно сделать быстро.
Меня лет пять назад спросил один журналист: "Если бы вы заранее знали, что личные амбиции некоторых лидеров подстегнут развал СССР, то как бы поступили?" Я ответил: сделал бы все, чтобы убрать Горбачева и отдать власть Ельцину. Лишь бы последний страну не разваливал ради того, чтобы стать президентом.
- Какой же урок вы вынесли из пройденного?
- Экономикой нельзя управлять с помощью "калашникова": вышел, пострелял - и враз решил все вопросы. Так не получается. Ученые убеждали, что к рынку надо переходить постепенно, эдак лет 7-8. Но из нас сделали консерваторов, мешающих стремительному движению к светлому будущему. Власть, пришедшая нам на смену, торопилась. Поэтому десять лет спустя мы все еще "в пути"...