До села Медвежье из Воронежа рукой подать - километров 35, не больше. Асфальтированная дорога бежит через поля, перелески и косогоры, чтобы где-то там далеко выйти на трассу, ведущую к Москве. Летом Медвежье утопает в хлебах и травах, зимой - в сугробах.
Вроде совсем рядом "цивилизованный", размалеванный рекламой мир, а ощущение такое, что ты попал в настоящую глушь. Непривычно видеть, как женщина в полушалке с коромыслом останавливается и терпеливо ждет, пока не она (с пустыми-то ведрами, предвещающими пустые хлопоты) перейдет тебе дорогу, а наоборот. Идешь по улице дальше - "Здрасьте!" - звонко кричит тебе незнакомый пацан. "День добрый!" - кланяется деревенский дедушка, вышедший к калитке, чтоб покрасоваться перед соседями новой солдатской шапкой, подаренной внуком, вернувшимся с армейской службы. Плывет лебедушкой юная красавица в полушубке - то ли начинающая учительница, то ли чья-то ставшая городской дочь, приехавшая на выходные проведать родителей. И она тоже "здравствуется" с тобой, как с близким знакомым.
Много найдется в Медвежьем такого, чего в городе не может быть потому, что не может быть никогда. Например, двойные фамилии: "по паспорту" и "по-уличному". Председатель здешнего колхоза имени Максима Горького Виктор Алексеевич Свиридов назвал с десяток прозвищ, за каждым из которых стояла какая-нибудь давнишняя история, черта характера или еще что-нибудь. "Если вы пойдете по селу Каверье, спрашивая, где тут живет, к примеру, Саввинов, то народ призадумается. Зато все знают "Колю Черного". Замечательный, между прочим, труженик.
По рабочему графику Николай Сергеевич Саввинов, закончивший дела на ферме, должен был находиться дома. Туда я и направился, держа в уме адрес, подсказанный председателем. Открываю калитку и вижу во дворе мужика - не молодого, но еще и не старого на вид. Стоит, оглаживая справную лошадь. "Здесь живет Николай Черный?"
- Здесь. А кого это Бог послал? - заулыбался хозяин.
- Журналиста.
- Вот ты-то мне и нужен...
Мы с ним как-то сразу же, не успев еще зайти в дом с жаркой русской печкой, перешли на ты. Сидя уже за столом, первым делом интересуюсь у Николая: а зачем я ему все-таки понадобился?
Николай честно признался, что ему давно страсть как охота по-мужски поговорить с Чубайсом и с "этим, как его? ну, который в очках, молодой и лысоватый?" Ага, с Кириенко. Понимая, что названные "ребята" от него слишком далеко и высоко, Николай от всего сердца обрадовался моему визиту. "Скажи, - улучив подходящий момент, осторожно интересуюсь у него, - а почему тебя Черным-то прозвали?"
- А ты глянь сюда! - он заворачивает рукав рубахи. - Видишь, кожа какая - как у негра. Меня с детства так дразнят.
Несмотря на это, Николай свою судьбу считает светлой: "Живу я, как кум королю и сват министру. Дом - полная чаша. Настоящий богач, туды-т твою!"
Ровно 40 лет существует он в рамках одного режима: встает чуть свет - и на ферму. Ни дождь, ни метель и мороз под 40 - ничто не заставит Николая отлынить от служебных обязанностей, требующих врожденной крестьянской мудрости, интуиции. "Поросят кормить - не в кино ходить! - глубокомысленно изрекает он. - Иной раз мозги свернешь набекрень, думаючи, отчего же это, как говорится, не в коня корм?"
С особой гордостью вспоминает он минувшее знойное лето. От жары свиньи почти перестали есть, едва не окочурились. И никто не знал, что делать. А Николай додумался: стал кормить хавроний по ночам, когда над полями воцарялась долгожданная прохлада. "На других фермах привесов ноль целых ноль десятых, а у нас за сутки - по полкило. Право слово, не вру!" - Николай ищет на моем лице хотя бы тень сомнений в правдивости своего рассказа.
С женой Татьяной Никитичной вырастили троих детей. Все они взрослые, у самих уже дети, живут в городе, имея квартиры и хорошие специальности. Родной дом навещают регулярно, ибо скучают по деревне, по отцу с матерью. Отсюда они уезжают тяжело груженными и мясом, и птицей, и свойским маслом, сметаной - всем тем, чем богато крепкое крестьянское подворье и что на асфальте становится с каждым днем все дороже.
Живности у Николая "под завязку": корова, поросята, а также куры, утки. Сейчас добавилась еще и лошадь - предмет хозяйской гордости и символ процветания. И каким гоголем выглядит Николай, когда летним днем запрокидывается он спиной в телегу, устланную душистой травой, дергает вожжи, при этом молодецки вскрикивая: "И - эх, родимая!.." При желании он мог бы купить и "Жигули", да не тянет его к машинам. Лошадь видится куда большей ценностью: "Во всякое время кто на деревне себя человеком чувствовал? Мужик с лошадью!"
Таких мужиков, как он, по Колиной информации, в деревне хватает. Взять хотя бы Демидовых - глава семейства Василий Алексеевич, шофер и механизатор, супруга его Валентина Петровна, бухгалтер. У них - пятеро детей. Приусадебный участок аж 2 гектара. Урожая хватает на все: на собственное пропитание, на корм мычащей и гогочущей ораве. "Короче, над ними не каплет, - подытоживает Николай. - И все почему? А никто теперь не запрещает жить богато".
Богач Николай Черный напивается лишь раз в году: в ночь с тридцать первого декабря на первое января. На ферме и на собственном подворье он загодя делает запас кормов, чтоб животине хватило на сутки. После чего гуляет от души - ходит в гости, сам принимает соседей. В эти праздничные часы он становится пламенным оратором и трибуном, который видит "всех наскрозь!" Тогда достается от Николая и Клинтону с Шираком, и Ельцину, а особенно НАТО - за то, что продолжает "тихой сапой" двигать на восток...
Именно в эту пору он не прочь откушать экзотические напитки, которых нынче не счесть. Кстати, о водке Николай высказывается столь дипломатично, что становится ясно: мужик не так-то прост, как кажется: "И какую только деревенские мужики не пили - и "Распутинскую", и "Жириновскую". Однако злее всех знаешь какая? "Беловежская пуща". До слез, зараза, прошибаить..." - говорит он и смотрит на меня выжидательно, словно уясняя, понял ли я его тонкий намек на "толстые обстоятельства".
Вообще Николай Черный не склонен нынешнюю ситуацию оценивать как безнадегу. "Ты-то небось вряд ли знаешь, что при Хрущеве творилось. А я хорошо помню: за лишнюю курицу во дворе, за поросенка в закуте об нашего брата, крестьянина, ноги вытирали - на правление вытаскивали, штрафовали, огороды обрезали. А за что, спрашивается?!" Николай горой стоит за принцип, чтоб каждому доставалось по труду. К купле-продаже земли же относится сугубо отрицательно: "Не возьму в толк, зачем ее покупать, если даром дают? Бери хоть сто гектаров, хоть двести. Совсем другие коврижки - дом, ферма, мастерская, построенная самим собой. Это - твое. Это - неумершее. Коль нужда припрет - продавай. Иль пропивай. Землю же на деньги разменивать - по мне, просто грех".
В колхозе имени Горького ныне хвалят самих себя за то, что не допустили развала хозяйства, не устроили дележ имущества. "Вон рядом, в Гремь-Колодезном, - говорит Николай, кивая в ту сторону, где когда-то находился богатый совхоз с мощной птицефабрикой, - растащили все и проели, прогуляли. А теперь остались при пиковом интересе: сидят без денег, даже без электричества. Весь парк старинный на дрова вырубили, чтоб зимой не замерзнуть".
В Медвежьем картина иная: фермы потихоньку прибавляют в производстве молока, мяса. Машины и тракторы на ходу, хоть и старые. Механизаторы летом, в горячую пору, зарабатывали за день до 500 рублей. Не в обиде здесь и пенсионеры: каждому за использование взятых у них в аренду земельных паев начислили ренту: по три центнера зерна, сколько-то сахара, сливочного и подсолнечного масла. Всех без исключения обеспечили на зиму топливом, а школьников - бесплатным питанием. Понемногу выкарабкивается Медвежье из долгов - за электричество, за удобрения, за горючее. "Вот бы ты и передал через газету наш наказ Чубайсу и другим правителям, - с надеждой в голосе излагает Николай. - Ничего деревне от них не надо - лишь бы не дергали, лишь бы не совали из огня да в полымя. Дали бы годика два-три пожить своим умом - глядишь, и встанем на ноги по-настоящему".
Поговорили мы с ним - как меду с молоком напились. После полудня засобирался Николай на свою ферму. "Пешком пойдешь?" - спрашиваю. "Нет, - отвечает, - лошадку запрягу. На санках тут десять минут хода. Слава Богу, что наконец снежок лег. Все сразу встало на свои места".
По глубокомысленному выражению его физиономии я догадываюсь, что Николай сделал еще один намек. На то, что природа всегда берет свое, как бы ей ни перечили.