ЗАТОПТАННЫЕ ДУШИ

Направо пойдешь - на пляж попадешь, налево - в женский монастырь. Старинный, романтический район Одессы (пять остановок от Дерибасовской) любят туристы и отдыхающие. Кажется, время здесь остановилось - древние тенистые дворики, голубятни, старики с кулечками семечек, неспешно выгуливающие малышей. Но у 79-летней Ефросиньи Петровны и 85-летнего Сергея Иосифовича иная старость.

Того, что случилось с ними, сельскими тружениками, имеющими на двоих рабочий стаж 100 лет, и врагу, как говорят, не пожелаешь. Сюда, на улицу Успенскую, они переехали, поддавшись уговорам невестки Веры. Это ей, второй жене сына Виктора, пообещали дать освободившуюся четырехкомнатную квартиру при условии, что количество членов семьи будет не меньше пяти. И предприимчивая Вера Ивановна стала уговаривать родителей мужа продать свой дом в деревне, чтобы пожить на старости лет в "тепле и комфорте".
После долгих колебаний они уступили - дом продали, а деньги поделили на троих детей - сына и двух дочерей, живущих в другом городе.
Поначалу в большой семье царила идиллия: бабушка всех обстирывала, готовила, убирала, штопала, приглядывала по просьбе невестки за приемным внуком - взрослым норовистым парнем. А мастеровитый Виктор делал из квартиры игрушку, не жалея вкладывать в ремонт свою долю от проданного стариками дома. Когда же закончились и деньги, и ремонт, между молодыми супругами черная кошка пробежала. Скандалы и упреки закончились тем, что Виктор, хлопнув дверью, ушел из дома. "Следующая очередь наша", - сказал Сергей Иосифович - и как в воду глядел. Выживая стариков из квартиры, крикливая, дебелая Вера Ивановна в качестве оружия избрала собственного сына. Вслед за оскорблениями и тычками тот перешел к рукоприкладству, и однажды Сергей Иосифович и его супруга попали в больницу с переломанными ребрами. Состоялся суд, расходившемуся хлопцу дали год условно, а оскорбленная невестка вышвырнула опостылевших стариков, как котят, на улицу. Ну, не совсем на улицу...
Невероятно, но к тому, что соседей-пенсионеров выкинули в отхожее место, в многоэтажном доме привыкли все. Стучу в дощатую, побеленную известкой дверь, и на свет, щуря глаза, выходит Ефросинья Петровна. Увидев гостью, она начинает хлопотать по старой деревенской привычке:
- Заходите, заходите, чего ж стоять на ветру. У нас и плитка есть электрическая, можно чайку вскипятить. И оладики вчерашние остались.
В тесном коробе стоит короткий топчан, заваленный каким-то тряпьем, и узенький столик. Там, где могли бы быть окна, - беленькие деревенские занавесочки в цветочек. Две кабинки с забитыми фанерой дырками выполняют функции шкафа: в первой хранятся метлы (бабушка работает дворником), во второй - посуда и продукты.
Я присаживаюсь на топчан, но только на пять минут - никаким мылом не вытравить отсюда столетний запах аммиака и сероводорода. И будто глас с небес раздается голос:
- Что, воняет? А мы привыкли.
Приглядевшись, я не верю своим глазам: в стене под потолком проделано окошко, в котором торчит кудлатая мужская голова.
- Это наш Витя, - поясняет бабушка Фрося, - тоже к нам переехал. Настелил под потолком полати и спит там вместе с отцом. Только дедушки нынче нету, у него почки отказали, и дочка его в Светлодар забрала лечить. Меня тоже звала, но куда, если там пятеро ютятся в двухкомнатной малогабаритке.
- А вторая дочь?
- Умерла. Царствие ей небесное, - крестится бабушка.
Мы снова выходим во двор, и Ефросинья Петровна рассказывает:
- Когда Вера нас выгнала, мы не верили, что навсегда. Пытались ее уговорить решить все вопросы мирно, разменять квартиру на две двухкомнатные. Но она в ответ фигу скрутила, ничего, говорит, не получите, подохнете в туалете - и все проблемы решатся. Даже вещей отдать не захотела, только выкинула в окно паспорта. А одежда наша, телевизор, ковры - все в квартире осталось. Я очень сундук просила вернуть с фотографиями и грамотами (там и медали дедовы были, он на оборонном заводе работал), но она его на куски порубила...
По изможденному, бледному до синевы лицу текут горючие слезы. Утеря всей прошлой, достойной жизни - самое больное для старого человека.
- Я говорила мужу, - продолжает старушка, - поехали назад в село, нас там любили, кто-нибудь да пригреет. А он сердится: "Да меня всю жизнь уважали, а теперь я приползу, как бомж? Лучше сдохну на помойке, чем такой позор пережить!"
И все-таки эта ситуация не укладывается у меня в голове. Неужели так просто выкинуть из законной квартиры жильцов и оставаться, чувствовать себя безнаказанной?
- А в милицию жаловались? - спрашиваю Ефросинью Петровну. Она выносит из будки целлофановый пакет с жалобами и отписками. Кого только не умоляли о помощи пенсионеры - и Приморский райотдел милиции, и райисполком, и депутатов. В лучшем случае им сочувствовали и посылали в суд, в худшем - раздражались. "Так что вас, домой к себе взять?"- возмутился один милицейский начальник.
Может, это и правильно - решать все спорные вопросы через суд, но... Украинские суды славятся волокитой, и наша печальная история - лишнее тому подтверждение. Рассматривать дело пенсионеров Канцур брались уже три судьи, но каждая находила причины положить его под сукно - то уходила на больничный, то уезжала в отпуск, то сетовала на истекающий срок полномочий. Старики убеждены, что всех их подкупила невестка, якобы торгующая самогонкой. Их адвокат Анатолий Семенюк, человек компетентный и трезвомыслящий, объясняет все обычным разгильдяйством и равнодушием. Ведь даже если оставить в стороне нравственную сторону дела, чисто юридически оно настолько однозначно, что хватило бы дня, чтобы восстановить справедливость. Четырехкомнатная квартира, где проживали пенсионеры, их сын, невестка и сын невестки, приватизирована и поделена на пятерых. Правда, недавно Вера Ивановна затеяла новую авантюру: обзаведясь своим адвокатом, она предпринимает попытку доказать, что документы о приватизации сфальсифицированы. Дескать, старички сами вписали себя в бумаги и подделали ее подписи. А она, наивная, столько лет жила с ними бок о бок и ничего не подозревала.
Моя попытка побеседовать с обидчицей закончилась неожиданным образом.
- Вон она в окошке, смотрит на нас, - сказала мне бабушка Фрося. Я замахала руками, прося пообщаться. Увы, ответом мне стала та же увесистая фига.
Жители дома N 14 хоть и побаиваются крутую бабенку, но оказались более разговорчивы.
- Я не знаю, почему городские власти делают вид, что их это не касается! - вздыхает пенсионерка Мария Сергеевна, по мере сил опекающая стариков. - Ведь коммунальное хозяйство города тоже пострадало. Пока старики жили в доме, они исправно платили всем его службам. А оказавшись на улице, перестали. Не платит и Вера, так что долги за услуги выросли до космических цифр. Недавно стариков штрафовать приходили, так весь дом в их защиту подписи собирал. Ну не абсурд ли?..
- Если право пенсионеров на жилплощадь не вызывает сомнений, то зачем нужно решение суда о их вселении? - спрашиваю адвоката Анатолия Ивановича Семенюка. - Не разумнее ли наказать Веру Ивановну за хулиганство и вселить пострадавших на их законные квадратные метры с помощью милиции?
- Можно и так, - соглашается он, - но... Думаете, подобный факт - единственный в Одессе? Вот если бы стариков убили, не дай Бог, милиция бы отреагировала, а "пустяками" ей заниматься некогда.
В правоте его слов я убедилась лично. Ни к начальнику милиции Приморского райотдела А. Ястремскому, ни к его заместителям меня, журналистку, не пустили. Вежливый дежурный, узнав, по какому я вопросу, все три дня находил "уважительные" причины для отказа: то начальство готовилось к встрече киевского руководства, то его пышно встречало, то совещалось.
И бабушка Фрося, окрыленная было моим появлением, снова сникла: "Видать, и хоронить нас будут из сортира"...