О друзьях и ролях рассказывает народный артист России Сергей Никоненко, который завтра отмечает 75-летие
Актер, режиссер, сценарист, телеведущий, знаток и чтец поэзии, директор Есенинского культурного центра, президент «Гильдии актеров кино России», остроумный рассказчик, обаятельный человек — это все Сергей Петрович Никоненко, которому неожиданно стукнуло 75 лет. Я пытался дозвониться до него несколько дней. Нашел в Курске, наутро он уже был в Москве. Вечером того же дня играл спектакль в Королеве, где мы и поговорили за кулисами.
Сергей Петрович, глядя на вас, энергичного, веселого, с живым блеском в глазах, не верится, что вам уже 75. На сколько лет себя чувствуете?
— На 73 (заразительно смеется).
— Не верю. В 73 года так не наездишься и не налетаешься...
— Ну, в Курск была поездка всего на один день. Мы с командой антрепризного спектакля «Западня» гоняем по Дальнему Востоку, да еще как. Долгий перелет, потом подряд три ночи в поездах. И ничего. Пока аппетита к жизни не потерял, азарт присутствует. Кроме того, надо деньги зарабатывать. Так сложились семейные обстоятельства, что мы с женой растим внука, он у нас как сын. Внук родился первым. Назвали его Петр. Получается, Петр Первый. Внучка родилась — назвали Катей. Получается Екатерина Вторая. Если еще появится внук, будет Александром Третьим. Так что жизнь в 75 лет не начинается, конечно, но точно не заканчивается.
— Все эти 75 лет вы прожили на Арбате, в переулке Сивцев Вражек. Каково это — прожить всю жизнь в одних стенах?
— Скажу вам как на духу: это замечательно. Сначала у нас здесь была комната в коммуналке: 13,9 м. Мы жили впятером. Потом постепенно мои жилищные условия улучшились. Ни за что отсюда не уеду. Это мое родовое гнездо. Одна печаль: во дворе не осталось никого из тех мальчишек и девчонок, с которыми я пацаном играл в послевоенные годы. Помню, снежными зимами мы поджидали машины на улице. На ногах — коньки-«снегурки». Если зацепиться крюком за машину, то можно было с ветерком прокатиться от Денежного переулка до Гоголевского бульвара. А за хлястик твоего пальто цеплялся другой пацан, а за его пальто — третий, а там четвертый, пятый, и так катила целая гирлянда мальчишек. Шофер увидит это безобразие в зеркало, остановится, если кого догонит, тому не поздоровится. И мне тоже попадало. Быть примерным, положительным у меня не получалось.
— Говорят, позже у вас в Сивцевом Вражке была специальная гостевая постель, на которой спали многие знаменитости?
— Какая там постель, обыкновенная раскладушка. Но да, на ней ночевали Василий Шукшин, Гена Шпаликов, футбольный гений Эдуард Стрельцов. Однажды попросился на несколько ночей Никита Михалков и задержался в итоге на восемь месяцев. Он ушел тогда от первой жены, думал, как жить дальше. В нем было в ту пору столько силы, мощи, которая, впрочем, не покинула его и поныне. И еще, конечно, надо отметить его фирменное обаяние. Скажу вещь непривычную, но Михалков создан для жизни в коммунальной квартире. Он сразу влюбил в себя всех моих соседей. Рахиль Ароновна рыбку пожарит — несет Никитушке. Боря Янчер, парикмахер с Можайских бань, угощает квашеной капусточкой с рынка. Мне Борис велел выключать магнитофон в 11 часов вечера, а Никита до пяти утра слушает музыку, резвится — и ничего, ему все можно. Однажды Никита привел в коммуналку половину итальянского посольства — в этом смысле он был без комплексов.
— Вы ведь снялись в его дипломной работе?
— И в курсовой, и в дипломной. Главные роли играл. Так что могу смело сказать: в становлении режиссера Михалкова я сыграл главную роль.
— Нет у вас на него обиды, что после «Неоконченной пьесы:», где вы сыграли лакея Яшку, он вас больше не снимал?
— Да спасибо ему огромное за то, что он меня не занимал больше в своих фильмах. С ним ведь трудно работать. А кроме того, он человек свободный, волен выбирать. Да и я на судьбу не обижен. Заканчиваю сейчас работу над своей 220-й ролью в кино. Был востребован, был нужен. Да и сегодня нужен. Ну и слава богу.
— Расскажите о Шукшине, у которого вы снимались, рассказы которого экранизировали в качестве режиссера.
— Я поступил во ВГИК в 1959 году, а он заканчивал свое режиссерское образование. Ему предлагали снимать фильм в Минске, в других местах, но он отказывался. Говорил: я не для того приехал в Москву, чтобы ее покинуть. Хотел утвердиться именно в столице. Он писал сценарии, ходил по киностудиям, его тихонько отодвигали в сторону. Все четыре года, пока он пробивал и в итоге пробил фильм «Живет такой парень», Василий Макарович был, что называется, лицом без определенного места жительства. Он ночевал то на вокзалах, то в литинститутской общаге или в нашу кинематографическую общагу через окно зайцем проникал. Иногда у меня ночевал в Сивцевом Вражке, мы подолгу разговаривали.
— Вы догадывались, что близко общаетесь с огромным талантом?
— Нет, абсолютно. Более того, я уже читал в «Новом мире» его рассказы, мне они очень нравились, я грустил и хохотал над ними, но относился к ним как к забавам одаренного человека. Он уже печатался года три, когда я прочитал поразивший меня рассказ «Материнское сердце» и вдруг открыл для себя, что мой приятель Вася Шукшин, оказывается, большой русский писатель. Я встретил его на студии, сказал ему потрясенно об этом. Он долго смеялся, что до меня как до жирафа, хотя я невысокого роста, наконец-то это дошло. С тех пор я стал большим поклонником его писательского дара. Меня поражает в нем глубина проникновения в характеры и души людей, само обилие, множество этих разных характеров. И написано вроде бы легко, но это, конечно, кажущаяся легкость.
— От прозы — к поэзии. Как в вашей жизни появился Есенин?
— Я с юных лет любил поэзию. Особенно Пушкина, наделенного поистине божественным даром, ну и гениальных поэтов Серебряного века. Блока, Маяковского, Северянина, Ахматову, Пастернака, Гумилева. И вот в такую замечательную плеяду поэтов ворвался молодой рязанский парень Сергей Есенин. Уже, казалось, все ниши были заняты, но Есенин принес в поэзию свое мировоззрение, свою любовь, свою исповедальную пронзительность. Эту исповедальность, открытость миру в нем почувствовал еще отец Иван, священник в селе Константиново, который венчал родителей Есенина и крестил его самого. И дал ему имя Сергей в честь преподобного игумена земли русской Сергия Радонежского. И вот этого удивительного поэта, пророка я сыграл 45 лет назад в фильме Сергея Урусевского «Пой песню, поэт». С тех пор образ Есенина держит меня в плену. Я даже создал музей, посвященный ему и его эпохе:
— Подозреваю, нелегкая это была задача.
— Дело происходило уже в новые времена. В журналах появились сенсационные материалы о жизни Есенина, его кончине. И мы с поэтом Юшиным стали писать сценарий фильма. Три варианта сделали, но денег так и не добыли. Я сейчас думаю, что, может, оно и к лучшему, что так случилось. Сегодня мне было бы за те потуги стыдно. Зато в материале, который мы перелопатили, нашли интересные воспоминания Анны Романовны Изрядновой, первой жены Есенина. Я начал охотиться за ними, выкупил подлинник, написанный карандашом. И в этих воспоминаниях помимо прочего описано, как она идет к себе домой арбатскими переулками. Адреса она почему-то не написала. Но я читаю и вижу, что она идет прямо к моему дому.
— Просто детектив какой-то...
— Вот и я заинтересовался, пошел в ДЭЗ, мне открыли комнату, где хранились домовые книги. Там все, как водится, было в веригах паутин. Взял я швабру, ведро, тряпка нашлась. Навел порядок, два дня просидел над бумагами и обнаружил, что с 1921 года в моем доме по адресу Сивцев Вражек, 44, квартира 14 проживала Анна Изряднова. Более того, в другом фолианте я нашел, что мать Есенина Татьяна Федоровна была прописана в этой квартире с октября 1938-го по апрель 1939-го.
В этой квартире в перестроечные годы жили бомжи, окна были выбиты, двери завалены. Я снял это на видеокамеру, сделал выписки из домовых книг и пошел по инстанциям с предложением создать Центр Есенина. В ЦАО меня принял заместитель Музыкантского, милейший человек по фамилии Беляев, который сказал по-доброму: «Хорошее дело затеваете. Скажу честно: помогать не будем. Но и мешать не станем». И тем развязал мне руки. И хотя чиновники рангом пониже говорили, что я потеряю здоровье, но ничего у меня не получится, все у меня в итоге получилось. И здоровье вроде сохранил.
— В каком состоянии музей нынче?
— В прекрасном. Там есть и личные вещи Есенина, и его автографы, и прижизненные издания, и скульптурные портреты из белого мрамора и бронзы, и живописные полотна. Восстановлена комната Изрядновой, начиная с обоев того времени. Мы ни копейки не берем от государства, все экспонаты я приобрел на свои кровные актерские деньги. Работаем не каждый день, а по заявкам. Экскурсии провожу либо я, либо моя жена, либо помогает сложившийся вокруг музея актив, которому я доверяю.
— И завершая разговор, не могу не спросить вас про жену, которую вы только что упомянули. Это правда, что она была неприступная, как Бастилия?
— Да. Катенька была из семьи старообрядцев. А там серьезные представления о нравственности. Она училась во ВГИКе в мастерской Бабочкина. Когда в институте или в метро я подходил и пытался завязать с ней разговор, она скупо отвечала мне «здравствуйте» и опять углублялась в книжечку. А я уже сыграл в «Журналисте» у своего учителя Сергея Герасимова, снялся у Шукшина в «Странных людях», сыграл Есенина, сам учился на режиссерском, но на нее ничего не действовало. Однажды догадался пригласить в театр. Она согласилась, но сказала, что за билет сама заплатит. В буфете тоже сама расплатилась. Подчеркивала этим свою независимость. Тем не менее, дело пошло на лад. Потом был большой снегопад, Суворовский бульвар, и мы впервые поцеловались. После поцелуя она говорит: «А что дальше?» А дальше был загс (наша свадьба состоялась 14 июля, как раз в день взятия Бастилии) и долгая счастливая жизнь.