- Вы сейчас едины даже не в трех, а в четырех лицах: худрук, режиссер, актер и педагог. Эти ипостаси дополняют друг друга или порой сталкиваются, мешают?
- Я думаю, дополняют. Честно говоря, свободного времени не остается. Но у меня его и не было никогда. Видимо, мой организм требует таких нагрузок. Мне кажется, я пока что в силах со всем этим справиться. Потому что я... не то что люблю командовать, но в моей природе есть лидерское начало. Идеи, которые приходят в голову, связаны с группой людей. И я в силах зажечь их этой идеей, опалить и повести за собой.
- Сейчас вы заражаете своими идеями совсем молодых. Преподавание для вас - это удовольствие или прагматическая цель?
- Одно другое не исключает. Я бы не стал заниматься преподаванием, если бы это не приносило мне моменты наслаждения. Увлечение театральной педагогикой было и раньше, просто сейчас это совпало с моими интересами художественного руководителя. Набирая первый курс, я смотрел на ребят как на будущих артистов театра "Сатирикон". Поэтому я с ними не церемонился, не сюсюкал. Того, кто не нравился, я просто выгонял. Таких оказалось немало. Если они меня в чем-то не устраивают в работе, я с ними бываю настырен и даже жесток... Я очень боюсь неуспеха, если хотите, я его боюсь больше смерти. Считаю, что успех - это критерий. Хороший спектакль без успеха - это, по-моему, абсурд.
- Можете ли вы вкратце сформулировать, в чем состоит направление вашего театра?
- Наш театр открыт для зрителя и даже любвеобилен по отношению к нему. Это энергичный, но не эпатирующий театр. Актеры выходят изначально к зрителям и для зрителей работают. И я хочу, чтобы молодежь к такому театру прикипела, чтобы это стало их верой. Но для этого должно пройти время.
- Является ли "Снегурочка" с участием молодых актеров, по вашим внутренним ощущениям, неким продолжением предыдущего вашего спектакля "Доходное место?
- По внутренним ощущениям, - конечно. Но Островский - разный, он как драматург по внешним параметрам в разных пьесах не похож сам на себя. На нем, как на Шекспире, можно построить весь репертуар театра. Но при этом Островский очень цельный, он пишет об одном и том же - о любви. В любой его пьесе есть любовь. И я уверен, что двумя пьесами Островского мы не отделаемся, мы с ним не расстанемся, пока не выясним наши отношения более полно.
- А сами вы не хотели бы сыграть в какой-нибудь пьесе Островского?
- Конечно, хотел бы. Но нужно найти режиссера, который смог бы поставить это на большой сцене. А таких немного. К тому же если твой театр находится в Марьиной роще - не в самом интеллектуальном районе Москвы... Эпатаж зрителя - это не для Марьиной рощи. Я не могу себе этого позволить. Мне приходится "вертеться на пупе", чтобы сюда, в Марьину рощу, приехали зрители.
- В последнее время в вашем репертуаре - только классика. Но недавно вы "изменили" ей с современной пьесой. Чем вас привлекла "Косметика врага"?
- Произведение Амели Натомб в свое время совершенно поразило меня. Это психологический детектив-триллер, новелла, написанная в виде диалога двух мужчин. Мы решили, что ставить спектакль будет Роман Козак. Но играем вдвоем: Козак - приглашенный артист на наш спектакль, я - на спектакль Театра имени А.С. Пушкина. Так и играем по очереди. Поскольку мы оба во время репетиций находились на сцене, со стороны за этим процессом следила Алла Покровская. Мы попросили эту замечательную актрису и выдающегося театрального педагога из Школы-студии МХТ, где мы оба с Ромой работаем, помочь нам.
- Сегодня вы укрепили свой режиссерский статус, но при этом продолжаете работать с другими режиссерами в качестве актера. Вам не бывает с ними неуютно?
- Когда я работаю артистом у какого-нибудь режиссера, то становлюсь совершенно послушным. Я делаю исключительно то, что он просит. Считаю, что артист - это исполнитель чужой воли, чужого текста. В этой паре артист - всегда подчиненный, а режиссер - главный. Я иду за ним. Он может сегодня говорить одно, завтра - другое, послезавтра - третье. Я не возражаю. Это бывает мучительно, изнурительно, но уж коли я в эту игру играю, значит, должен вести себя именно так.
- Понятно, что дисциплина - часть профессии. Но все-таки возникают у вас в работе с режиссерами внутренние противоречия? Или вы в этих случаях подавляете в себе худрука?
- Всегда подавляю. Иногда мне приходилось работать с молодыми режиссерами, менее опытными. Порой я вижу у них какие-то методологические ошибки, но я их "проглатываю". А иногда они меня учат такому, чего мне в голову никогда бы не пришло. Вот, скажем, Юра Бутусов. Он - тяжелейший режиссер, большой мучитель для актеров и для меня конкретно. Работая над "Ричардом III", я изрядно с ним помучился. Но у него замечательная интуиция, прекрасная фантазия, редкое чувство стиля. Он делает "с какого-то другого конца", совсем не так, как стал бы делать я. Когда ты работаешь со Стуруа, Фокиным, Фоменко, то каждый из них понемногу чего-то тебе прибавляет. Есть масса вещей, которые взять нельзя, потому что ты такой, а они другие. И тем не менее всегда приобретаешь. А спорить, конфликтовать - это никогда не приносит пользы.
- Вы назвали фамилии режиссеров экстра-класса. Собираетесь ли вы продолжить с ними какие-то контакты?
- Мне трудно загадывать. Ведь и Стуруа, и Фокин, и Фоменко, и Бутусов - целые миры. Пообщаться с ними в работе хоть раз - уже большое везение. Петр Наумович создал у нас настоящий шедевр - "Великолепного рогоносца". Но я, честно говоря, даже и не надеюсь, что мне удастся отвлечь Петра Наумовича от его собственного театра. Для меня он человек драгоценнейший. То же могу сказать про Валерия Фокина, у него я участвовал в 16 спектаклях! Это очень много, и если уж кто меня сделал артистом, то, скорее всего, он. Роберт Робертович поставил у нас два спектакля. "Синьор Тодеро - хозяин" принес нам столько успеха, столько радости! Прежде всего, радости общения с таким прекрасным человеком, как Стуруа.
- В последнее время вы играли драматические роли. А я всегда вспоминаю вашего потрясающе смешного Жака в спектакле "Жак и его господин". У вас нет желания снова попробовать себя в комедии?
- Я не люблю чистых жанров: чистую трагедию или комедию. Мне нравится, когда есть смесь жанров. Мне было бы интересно сыграть трагифарс. Я ведь к каждой новой работе подхожу с трепетом. Может, "трепет" - это звучит немножко высокопарно. Правильнее сказать, что это чувство элементарного страха. Я просто боюсь, что у меня не получится. Потому что каждая новая работа требует новых подходов. Каждая работа - это как другой вид спорта. Стал мастером спорта по лыжам, а теперь тебе предлагают шахматы или с парашютом прыгать. Почему ты должен быть уверен, что у тебя с парашютом получится так же хорошо, как в бассейне? Вот так и в актерстве - что-то похожее на затяжной прыжок. Раньше, когда был молодым, то физической энергии было много, но многого я и не умел. Теперь я обменял свои физические возможности на некоторое количество умений. Мне вообще иногда кажется, что самое главное у меня впереди, и я стою на пороге больших открытий для себя.
- Вы сейчас производите впечатление человека более спокойного и несуетного, чем раньше. А случается такое, что может и сегодня довести вас до белого каления?
- Да. Это происходит каждый день. (Смех.) Каждый день дохожу до белого каления. Видимо, это тоже какая-то необходимая часть моей жизни и потребность моего организма. Я должен несколько раз в день впадать в бешенство. (Смех.) Тем более для того, чтобы впасть в бешенство, всегда есть причина. Конечно, это трудно выносить другим. Но я думаю, было бы хуже, если бы я тихо таил в себе какие-то отрицательные эмоции, ненависть. А потом это выражалось бы в каких-то уродливых формах, или я бы просто подошел и кого-то тихо убил. (Смех.)
- Вы всегда с благоговением вспоминаете своего великого отца - Аркадия Исааковича. Как вы думаете, если б он был жив - был бы он доволен тем, что делает его сын?
- Скажу честно: я совершенно убежден, что ему наши спектакли очень понравились бы. И в целом он порадовался бы тому, что происходит у нас в театре. Может, потому, что я прекрасно знаю, как он меня оценивал. Я ведь для него был больше сыном, чем художником. Он сильно завышал свои оценки моей деятельности. У меня с самим собой гораздо более строгие отношения...
Беседу вел